В этом же доме жил с семьей и протоиерей Михаил Павлович Чельцов, служивший настоятелем Троице-Измайловского собора, а с 1922 года и до последнего ареста – Михаила Архангела Малоколоменской церкви.
Михаил Павлович Чельцов родился под Рязанью, учился в Рязанской семинарии, потом – в Казанской Духовной Академии, преподавал в Калуге, а в 1898 году переехал с семьей в Петербург, где и защитил магистерскую диссертацию «Церковь Королевства Сербского». Затем он поработал епархиальным миссионером и в канцелярии обер-прокурора Синода. С 1903 года Михаил Чельцов приступает к службе в церкви, читает курс богословия, пишет статьи и книги.
Михаил Чельцов с 1918 года арестовывался Советской властью пять раз: за якобы причастность к партии кадетов, за противодействие изъятию церковных ценностей. Последний арест, случившийся 2 сентября 1930 года, был связан с тайным вывозом за границу графини Екатерины Зарнекау, дочери принца Ольденбургского. Около 40 человек из числа ее знакомых, оставшихся в СССР, были арестованы. Имена многих из них стали известны ОГПУ благодаря тому, что во французской печати появились публикации рассказов графини о побеге и об оставшемся в Советской России ближнем круге. Чельцов, в числе прочих, также оказался в застенках.Свое восприятие Советской власти, состояние человека во время обысков и арестов, ожидание расстрела после первого смертного приговора, вынесенного в 1922 году и замененного пятью годами тюрьмы, Михаил Чельцов описал в книге «Воспоминания „смертника“ о пережитом»:
«Слушаю, но плохо понимаю. Но вот и самый приговор, вот и моя фамилия, и после нее непосредственно – громким и повышенным голосом председатель трибунала возглашает: «Расстрелять, а имущество конфисковать!..»
На меня эти грозные слова о расстреле не произвели ошеломляющего действия; что-то темное наволоклось мне на глаза, в сознании была одна только мысль, что домой не пойду, и что-то будет сейчас, сегодня, через час-другой с моей семьей. Но почему-то я не мог долго сосредоточиваться вниманием на самом себе – как будто ничего особенного я о себе не услышал, как будто я это уже знал или, во всяком случае, предвидел…
Повели нас в наши камеры в нижнем этаже, где обычно проводят дни «смертники»… В камере ярко горела электрическая лампочка и обильно освещала всю бесприютность ее обстановки. Камера – обычная одиночка, с обычной откидной тюремной койкой; небольшой, железный, прикрепленный к стене стол и маленький – прикрепленный также – стул-табурет.…Яркое утро. Семь часов. Пробужденные ожившим днем и тюрьмой, невесело встречаем день. Каждый в одиночку молимся. Молчаливо пьем принесенный кипяток. Начинаю знакомиться со стенной литературой камеры. Печальная, тревожная, не дающая никаких надежд литература.
В одном месте читаю: "М.М.М. (имя, отчество и фамилия чисто русские, народные, мною забытые) осужден на расстрел 16 января 1922 г.". Внизу под сим другой рукой подписано: "18 января в 10 часов вечера взят для расстрела..." В другом месте такие же две пометки, только с изменением имен и чисел. Ну, подумалось, из сей камеры путь – дороженька в могилу. Куда-то мы выйдем?..
…Во всякой тюрьме, а в одиночке тем более, следят за чистотой камеры. Дня через два пришел отделенный и довольно любезно приказал соблюдать чистоту… и сказал, что нужно даже ежедневно мыть пол и прочее. Переслал он мне тряпку, и принялся я за мытье.
Воды на пол не лил, а лишь мокрой тряпкой вытирал пол. Снял подрясник, засучил рукава рубашки. Но как обращаться с тряпкой? Я видывал дома Шуру (дочь), как она мыла пол, становясь на колени. Мне это показалось неудобным, я счел за более целесообразное нагнуться и в согбенном положении вытирать пол. Особенным неудобством было вытирать под койкой. А как быть с клозетом? Решил и его мыть. Сначала как будто и неприятно было, но вспомнил маму (жену), которая едва ли не ежедневно совершала эту операцию. И принялся мыть и отчищать клозет во всех его частях.
Мытье пола доставляло мне возможность уйти от самого себя, забыться. Физический труд, действительно, лучшее лекарство от умственной неврастении, он успокаивает и ободряет. Каждый раз, приступая к мытью пола, я думал: ну, это в последний раз, до следующего мытья я в этой камере не доживу. И как-то после мытья пола снова становилось тяжело. Ну, вымыл пол, чисто и свежо в комнате. А что это мытье пола не есть ли как бы обмывание самого себя как покойника?! Если не с чистым телом, то от чистой камеры, не уйду ли я к Господу? И начнет, бывало, фантазия работать... Представляя всю мучительность бессонной ночи, я старался днем не спать или только дремать. Я со слов многих знал, что расстреливают по ночам: зимой с вечера, а летом – на утренней заре. Ночи в июле были коротки, и это опять было большим благом. Ложиться я старался позже, и так как рассвет начинался рано, то я спокойно и засыпал: если с вечера оставили на койке, значит, утром не расстреляют. Зато с вечера, бывало, прислушиваешься ко всякому гудку мотора, к шагам в коридоре, к звяканию ключами в дверях соседних камер. Однажды я совсем, было, уже решил, что час мой пришел. Я уже лег и почти задремал. В камере уже стемнело. Вдруг слышу звякание ключа в замке моей, именно моей, камерной двери. Зачем ее отпирают в такой поздний час? Ответ мог быть только один и самый печальный. Я привстал, перекрестился и приготовился идти. На душе было как-то совсем спокойно; какая-то решимость овладела мной. Дверь отворилась, но быстро же и захлопнулась, и я услышал только слова: «Извините, мы ошиблись…» Вероятно, водили кого-то из соседней одиночки гулять вечером и, при водворении его на место жительства, ошиблись камерой».
Михаил Павлович Чельцов был расстрелян 7 января 1931 года по делу графини Зарнекау.
Михаил Чельцов был полностью реабилитирован в 1988 году. В 2005 году Чельцова причислили к лику святых, его имя было включено в Собор новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Табличка памяти о.Михаила Чельцова появилась на доме 24 апреля 2016 года.
