Москва, Арбат, 51, стр. 1
На карте На карте

| 20 декабря 2015
Доходный дом В.П. Панюшева по адресу улица Арбат, 51 был построен в 1911-1912 годах в стиле протофункционализма (рационального модерна) и состоял из трех многоквартирных домов. Отличительной чертой комплекса стало оформление фасада «кабанчиком» - сплошной облицовкой строительной керамикой.
Из-за больших размеров строения, современники сравнивали дом с муравейником и казармами. В разные годы в здании был кинотеатр «Арбатский АРС», фотоателье Дмитриева, кофейня «Англия» и кондитерская «Флей». В этом доме в свой последний приезд в Москву в 1920 году у друзей останавливался Александр Блок. Дом стал знаменитым во многом тем, что о нем в своих романах писал Анатолий Рыбаков, живший в нем в 1919-1933 годах.
По данным «Мемориала», по крайней мере 20 жильцов этого дома в 30-е годы подверглись политическим репрессиям. Двоим из них сегодня мы устанавливаем мемориальные знаки.

Максим Гугович Марк родился в 1895 (по другим данным – в 1896) году в семье переселенцев из Германии. Его отец, Гуго Маврикиевич Марк, был известным предпринимателем и меценатом, поддерживал развитие российской науки.

Максим получил прекрасное образование: кроме русского и немецкого языков, которые он считал своими родными, он в совершенстве владел английским и французским.
В 1915 году его мать с младшим сыном Конрадом уехала из России, Максим остался с отцом.
В 1925 году Максим Гугович окончил Московское высшее техническое училище (МВТУ) по специальности «радиотехника» и поступил на работу в Государственный экспериментальный энергетический институт (ГЭЭИ). В 1926-1929 годы заведовал радиостанцией этого института, руководил широковещательными радиостанциями ВЦСПС, а затем МГСПС в Доме Союзов, а с 1930 по 1935 годы занимал должность главного инженера по радиотехнике ЦНИИС. Параллельно Максим Гугович работал главным редактором и членом редколлегии журнала «Техника связи», а в 1929-1930 годах возглавлял журнал «Радиолюбитель».
К моменту ареста Максим Гугович уже был крупным советским специалистом по радиотехнике, занимался научно-исследовательской работой и преподаванием, имел звание профессора, руководил основанной им кафедрой радиоприемных устройств в Инженерно-технической академии связи (ИТАС) им. В. Н. Подбельского. Занимался разработкой теории усилителей высокой и низкой частоты, широкополосных видеоусилителей для только начинавшихся в то время разработок телевидения, теорией радиоприема и радиоприемных устройств, написал и издал ряд учебников и учебных пособий для радиоинженеров и радиотехников.
Еще в молодости Максим Гугович увлекся идеями революции и всеобщего равенства. В 1917 году он вступил в партию РСДРП, фракцию меньшевиков, и даже был избран членом Совета солдатских депутатов, а в 1919 году перешел в партию большевиков и передал в партийную кассу все свое наследство – два жилых дома в Москве (сейчас в них размещаются посольство Индии и Институт физической химии им. Карпова – это район улицы Воронцово Поле и переулка Обуха), а сам с семьей переехал в комнату коммунальной квартиры на Арбате. Но уже через год его исключают из партии как «выходца из социально чуждой среды». Позже решением ЦК ВКП(б) его восстановили в рядах партии.
В октябре 1936 года его вновь исключают из партии, а через год, 10 октября 1937 года, Максим Гугович был арестован по ложному обвинению в шпионаже. Через три месяца – 10 января 1938 года – был вынесен приговор: расстрел по обвинению в «шпионаже в пользу Германии». Приговор был приведен в исполнение в тот же день.
Жена Максима Гуговича Александра Константиновна была арестована 19 января 1938 года как «член семьи врага народа», приговорена к восьми годам лагерей, отбывала срок в лагере недалеко от Воркуты, а потом до 1956 года была в ссылке.
«После ареста родителей наше жилье было конфисковано. Нас с братом взяла бабушка, которая проживала в том же доме. После реабилитации мама вернулась в бабушкину комнату на Арбате», - вспоминает дочь Максима Гуговича, Ирина Максимовна Марк.
В семье хранятся два свидетельства о смерти Максима Гуговича. Первое – смерть от «упадка сердечной деятельности» 20 ноября 1944 года. Второе – расстрел 10 января 1938.
В 1956 году Военная коллегия Верховного суда СССР признала, что Максим Гугович был осужден необоснованно. Приговор был отменен, М.Г. Марк был реабилитирован посмертно.

Заявку на установку памятного знака Леониду Карловичу Фрчеку подал чешский историк, профессор Мечислав Борак, много лет посвятивший изучению темы преследования чехов и граждан Чехословакии в СССР. В 2013 году вышла в свет его книга «Московские захоронения. Чехи и чехословацкие граждане, казненные в Москве в 1922-1953 гг.» (Опава, 2013), в которой опубликованы биографии более ста чехов, репрессированных в годы Советской власти. Есть в ней глава и о Леониде Карловиче Фрчеке:

«Леонид Фрчек родился в 1904 году в городе Влоцлавек Варшавской губернии. Его отец, чех, в 1890 году в возрасте 16 лет тайно покинул Чехию и уехал в Россию (Варшава тогда находилась в составе Российской империи). Он был музыкантом и дирижером. Женился на русской. Когда в 1910 году в Саратове он умер, семья осталась без средств к существованию. В 1921 году Леонид поступил в Московский институт востоковедения, изучал также французский и итальянский языки. Отслужив в армии в 1930-1931 годах, работал переводчиком в Научно-испытательном институте военно-воздушных сил РККА. В 1934-1936 годах был личным секретарем и переводчиком итальянского инженера Нобиле на дирижаблестроительном предприятии «Дирижаблестрой», а также по договору переводил сочинения Нобиле на русский язык. Затем работал помощником заведующего библиотекой Академии коммунистического воспитания, переводчиком с французского языка в советском журнале «Медицинская паразитология и паразитарные болезни» и внештатным литературным сотрудником издательства «Северный морской путь». Был беспартийным, имел советское гражданство, жил в Москве на Арбате. В СССР жили четыре его сестры.
Основанием для его ареста послужило подозрение в шпионаже, так как «в Москве у него широкий круг знакомых среди граждан иностранных государств, и в своей квартире он часто принимает иностранных туристов, приезжающих из Италии».
Леонид Фрчек был арестован 17 марта 1938 года. В анкете арестованного в графе «имущественное положение» он посчитал нужным упомянуть, что у него дома находится взятое напрокат пианино, три американских шкафа с иностранными книгами и нотами, новая кожаная куртка черного цвета, темно-синий костюм, плащ. В ходе следствия он, в конце концов, признал свою вину в том, что когда он работал у инженера Нобиле, его завербовал агент итальянской разведки инженер Трояни. Он продолжал передавать итальянской разведке сведения о дирижаблестроении в СССР и после того, как резидента Трояни сменил Сегалино. Комиссией НКВД и Прокурора Союза ССР 25 мая 1938 года он был приговорен к высшей мере наказания и 7 июня 1938 года расстрелян.
В феврале 1954 года его сестра Любовь, редактор по профессии, от имени всей семьи обратилась с прошением к Генеральному прокурору СССР, чтобы тот спустя 15 лет восстановил справедливость: «Убитая горем семья считает, что осуждение брата было судебной ошибкой, и просит Вас пересмотреть дело брата, Леонида Карловича Фрчека». Перед следователями встала нелегкая задача. Установить, как функционировала эта итальянская шпионская организация и существовала ли она вообще, они могли бы, лишь исходя из старых, неполных свидетельских показаний. Часть итальянцев вовремя уехала на родину (как, например, Феличе Трояни или Роберто Вилла), а большинства из тех, кто объявил себя сторонником коммунистической идеологии и принял советское гражданство, уже по большей части не было в живых. Бруно Сегалино, якобы являвшийся следующим резидентом Фрчека, был расстрелян 10 июня 1938 года и на допросах о Фрчеке не упоминал, равно как и Франческо Прато (приговоренный к 8 годам лагерей) или Арнольдо Сильва (Иван Молотов), расстрелянный 3 июля 1938 года.
Фрчек действительно являлся личным секретарем генерала Умберто Нобиле, который в качестве признанного специалиста с согласия Муссолини в 1932-1936 года помогал развивать дирижаблестроение в Советском Союзе. Когда в декабре 1936 года Нобиле окончательно уезжал на родину, на границе у него нашли подозрительные документы за подписью Фрчека. Помимо прочего, среди них был перечень 507 чертежей различных типов дирижаблей, обозначенных пятизначными числами, что следователи сочли зашифрованными шпионскими сообщениями и передали список специалистам. Отчет о результатах расшифровки в материалах следственного дела отсутствует. Вероятно, мнимые шифрованные сообщения так и не были расшифрованы. По донесениям советской контрразведки, коллективы конструкторов, возглавляемые Нобиле и Трояни, вели жесткую конкурентную борьбу, касающуюся концепции строительства дирижаблей, с чем могли быть связаны и мнимые донесения Фрчека.
С учетом того, что Фрчек признался в шпионаже, и что многие члены коллектива конструкторов были расстреляны, а другие явно склонялись к фашизму, вряд ли итог расследования 1954 года мог быть иным: было вынесено постановление в прошении семьи о пересмотре приговора Леониду Фрчеку отказать. Однако семья продолжала считать, что дело «по поводу реабилитации» все еще расследуется. Об этом свидетельствует и датированное январем 1956 года письмо Любови Фрчековой, адресованное Председателю Совета министров СССР Н. А. Булганину. В этом письме она пишет: «13 января 1956 года меня вызвали в приемную КГБ Москвы и Московской области при Совете министров СССР и сообщили, что мой брат Леонид Карлович Фрчек, арестованный 18 марта 1938 года, умер в марте 1943 года». Она кратко охарактеризовала личность брата и подчеркнула, что он перевел на русский язык три весомых книги Умберто Нобиле, которые должны были выйти в 1937-1938 годах, но так и не были опубликованы: «На дирижабле из Рима на Аляску через Северный полюс», «Путешествие к полюсу на дирижабле "Италия"» и «Статистика и динамика дирижаблей», которая была написана специально для публикации в Советском Союзе и которой Нобиле придавал большое значение. Даже не подозревая о загадке той самой «шифровки»», возможно, стоившей ее брату жизни, она дала ей довольно правдоподобное объяснение: «Кроме того сообщаю Вам, что у меня хранятся чертежи, принадлежащие У. Нобиле и имеющие, по его мнению, большое значение. В свое время Нобиле не мог вывезти их в Италию, потому что тогдашняя политическая ситуация в Европе была неблагоприятной. Корзина с этими чертежами была опечатана органами НКВД в 1937 году и находится у меня в квартире все еще в опечатанном виде». Далее она просит Булганина, как «главу Советского правительства», посоветовать ей, что делать с этими хранящимися у нее чертежами.
Мы вряд ли сумеем представить себе, как такое сообщение подействовало на центральные органы госбезопасности. Уже через несколько дней начались допросы бывших работников дирижаблестроительного предприятия. Они единодушно утверждали, что «строительство дирижаблей В-6 не составляло государственной тайны, потому что за основу его конструкции был взят ранее построенный Нобиле в Италии дирижабль "Норд"». Это подтвердила и переводчица, работавшая с конкурировавшей конструкторской группой Трояни: «Работа Нобиле над конструкцией дирижабля В-6, равно как и работа Трояни над конструкцией дирижабля В-7 не составляли государственной тайны, и все сотрудники работали без какого бы то ни было надзора. Я сама лично составляла описание дирижабля В-7, которое было передано студентам учебного комбината в качестве пособия. Что касается дирижабля Нобиле В-6, мне известно со слов инженеров, что он был скопирован с дирижабля "Италия"». Дело, тянувшееся два года, решилось за два дня. Уже 31 января начальник Управления КГБ по Москве и Московской области генерал-майор Крайнов вручал новую окончательную рекомендацию следователей. В корзине, которую сотрудники КГБ забрали из квартиры Фрчеков 20 лет спустя, действительно находились чертежи дирижаблей, которые упоминались в «шифровке». К тому же в период их создания эти чертежи не представляли государственной тайны.
Никаких объективных доказательств шпионской деятельности Фрчека не было обнаружено, так что было предложено прекратить дело за недоказанностью. 4 августа 1956 года Военная Коллегия Верховного суда СССР утвердила постановление, а 15 августа с этим постановлением была ознакомлена и Любовь Фрчекова.
Еще одно ее обращение датировано октябрем 1956 года. В нем она заявляла, что при аресте ее брата сотрудники НКВД конфисковали также портативную пишущую машинку марки «Ундервуд», не принадлежавшую ее брату, а являвшуюся ее личной собственностью. Она хотела получить взамен конфискованной любую другую портативную модель, потому что она ей крайне необходима, а ее машинка уже отслужила свое. Протокол обыска подтвердил, что НКВД действительно забрал «на хранение» эту пишущую машинку, но поскольку архивные материалы 1937-1941 годов не сохранились, было уже невозможно установить, была ли она передана в фонд государства. Поэтому ее стоимость оценили в 1000 рублей, и эту сумму за вычетом 25% за амортизацию, т.е. 750 рублей, надлежало выплатить из фондов Министерства финансов СССР «наследникам» Фрчека. Дело в том, что официальным органам было известно, что у Леонида Фрчека были еще сестры Надежда, Ольга и София, но поскольку их местонахождение установить не удалось, компенсацию, очевидно, получила Любовь, обратившаяся с требованием вернуть машинку».

20 декабря 2015 года на Арбате появились таблички «Последнего адреса».


Фото: Никита Соколов

***
База данных «Мемориала» содержит сведения еще о восемнадцати репрессированных, проживавших в этом доме. Если кто-то из наших читателей хотел бы стать инициатором установки мемориального знака кому-либо из этих репрессированных, необходимо прислать в «Последний адрес» соответствующую заявку.
Подробные пояснения к процедуре подачи заявки и ответы на часто задаваемые вопросы опубликованы на нашем сайте.

Неправильно введен e-mail.
Заполните обязательные поля, ниже.
Нажимая кнопку «Отправить» вы даете согласие на обработку персональных данных и выражаете согласие с условиями Политики конфиденциальности.