Четырехэтажный доходный дом был построен в конце XIX века архитектором В.В. Барковым в стиле эклектики. Принадлежал одному из крупнейших московских домовладельцев А.А. Карзинкину. В этом доме в разное время жили архитектор К.А. Дулин, автор здания Хлебной биржи в Гавриковом переулке, изобретатель системы записи звука на пленку П.Г. Тагер, певица И.Д. Юрьева. В 1930-х годах здесь размещалось популярное в московской литературной среде кафе «Сбитые сливки».
Согласно базам «Мемориала», восемь жильцов этого дома были расстреляны в годы Большого террора. Двоим из них сегодня мы установили мемориальные таблички.
![](/picts/news/25_20180417145653kozlovskySA.jpg)
Заявку на установку таблички Станиславу Антоновичу Козловскому подал его правнук Олег Козловский. До этого он провел тщательное расследование дела своего прадеда и по его итогам написал пост, а затем – текст для нашего сайта, который мы приводим ниже:
«В конце 2016 года я решил выяснить судьбу своего прадеда – Станислава Антоновича Козловского. Я не знал о нем практически ничего, кроме смутных семейных слухов о том, что он якобы исчез где-то в конце 1930-х, и больше его не видели. Эта тема была в семье негласным табу, причем не только все советское время, но и какое-то время после. Никто, знавший его, до наших дней не дожил. Меня терзало любопытство и какое-то чувство стыда, будто я сам, не пытаясь ничего выяснить, стал участником этого заговора молчания. Но когда я узнал историю Дениса Карагодина, предпринявшего дотошное расследование судьбы своего репрессированного прадеда, поговорил с Сергеем Гуляевым, изучавшим дело своего деда, я решил тоже действовать. Как ни странно, все оказалось проще, чем я думал.
В базе «Мемориала» я нашел упоминание об аресте в Москве человека с фамилией/именем/отчеством, как у моего прадеда, и вроде бы знакомым адресом. Никакой другой информации, кроме года рождения, обнаружить не удалось. Я отправил по электронной почте в архив ФСБ запрос, указав известную мне информацию. Уже через пару недель мне ответили, что следственного дела у них нет, но при этом дали номер дела и переслали запрос в Госархив. Оттуда мне вскоре позвонили и предложили прийти ознакомиться с делом.
Дело моего прадеда оказалось достаточно типичным для своей эпохи и одновременно необычным. Хотя, наверное, так можно сказать о любом деле.
Станислава Антоновича Козловского, работавшего руководителем среднего звена в НИИ полупродуктов и красителей (НИОПИК), арестовали 17 февраля 1938 года. Причин с точки зрения НКВД было достаточно: в 1927 году его уже судили за контрреволюционную деятельность (тогда он отсидел два года), его отец был царским офицером, мать – дворянкой. Но главное – польская фамилия, это ведь был период борьбы с «польской агентурой», которую выявляли буквально по всей стране. Правда, прадед был родом из Могилева и называл себя белорусом, но кого это тогда волновало? Наконец, незадолго до того был арестован и расстрелян директор института Мкартич Галустян. Так что неудивительно, что на первом же допросе, состоявшемся через месяц после ареста, 25 марта, от Станислава Козловского требовали признаться в шпионаже в пользу Польши – и почему-то одновременно Германии.
И он признался. Сказал, что был завербован Галустяном и по его указанию вредил, как мог, советской власти: заказывал за рубежом дорогое оборудование, но не передавал его в работу, а держал на складе. Кроме того, прадед якобы информировал Германию и Польшу «о политическом настроении инженерно-технического персонала» на заводе «Революционер», производившем эмалированные котлы. Читать эти абсурдные признания тяжело. Конечно, я не знаю, что происходило в течение месяца с ареста до допроса, и осуждать прадеда не могу, тем более что он никого не «заложил».
Как ни странно, это еще не конец. По какой-то причине Станислава Козловского не расстреляли вскоре после признаний, а продержали в тюрьме еще целых восемь месяцев. До ноября 1938 года в деле нет ни одной бумаги. А потом появляется новый протокол, на котором он отказывается от всех признательных показаний. Несколько повторных допросов, где следователь требовал признаться во вредительстве, результата не дали. Следствию пришлось срочно искать еще что-то.
И они нашли. Два сотрудника НИОПИК – Новиков и Гусев – дают идентичные показания о том, что Станислав Козловский «замораживал» (т.е. задерживал) на складе ценное иностранное оборудование и тем вредил советской экономике. Появляется также характеристика от директора НИОПИК Слободского с комичной фразой: «В работе Козловского наблюдалась неорганизованность и бессистемность, но, имея, видимо, большое знакомство, ему удалось, как снабженцу, выполнять порученное дело».
Дело готово, его только переквалифицируют со шпионажа (ст. 58 ч. 6 УК) на вредительскую деятельность (ст. 58 ч. 7) и передают в прокуратуру.
И происходит удивительное. 20 февраля 1939 года прокуратура возвращает дело на доследование, поскольку не установлено, «в чем заключалось вредительство со стороны обвиняемого», каким был размер ущерба и не выяснены «все обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого». По требованию прокуратуры создается комиссия НИОПИК для определения размера нанесенного ущерба. И тут происходит немыслимое: комиссия «не находит данных для обвинения в нанесении ущерба институту и государству».
Дело опять разваливается, но его не закрывают: следствию нужно придумать что-то новое. В какой-то момент деда пытаются обвинить в антисоветской пропаганде. Но его сокамерник, бежавший из Германии еврей Гильде, отказывается дать показания на Козловского. Время идет, уже лето 1939 года, а в чем виноват обвиняемый, до сих пор не ясно.
Наконец очередной следователь находит простое, но эффективное решение. Два работника Рубежанского химкомбината в Донецкой (тогда Сталинской) области Петр Яновский и Иван Вагин дают одинаковые показания: якобы в 1934 году, посещая их завод, Козловский просил их нарисовать схему расположения заводов и групп химкомбината.
Обвинение опять переквалифицируют – с вредительства вновь на шпионаж – и повторно предъявляют Станиславу Козловскому. Он отрицает свою вину, да и доказательства даже по сталинским меркам сомнительные, но это не проблема. Дело отправляют не в суд, а в Особое совещание НКВД – внесудебный орган, выносивший решения, как правило, списками и заочно.
5 января 1940 года ОСО приговорило Козловского к пяти годам лагерей за «шпионаж». Его отправили в Северураллаг в Свердловскую область, где 10 марта 1942 года он умер, не дожив год до освобождения.
В 1989 году прокуратура СССР признает моего прадеда подлежащим реабилитации.
Хотя история эта трагическая, как ни странно, она дала и повод для оптимизма. Четыре человека дали лживые показания против моего прадеда, которые в итоге стоили ему жизни. Но были и другие: коллеги, решившиеся пойти наперекор следствию и отказавшиеся поддержать обвинение против бывшего сотрудника; друзья и знакомые, не побоявшиеся прийти к следователю и заступиться за Козловского; сокамерник, ожидавший собственный приговор от ОСО НКВД, но не ставший помогать в фабрикации обвинения. Даже в худшие годы сталинизма искра человечности продолжала жить во многих. Значит, и для нас не все потеряно.
Разобравшись в деле прадеда, я практически сразу решил связаться с «Последним адресом» и попытаться установить табличку на доме, где жил до ареста Станислав Антонович. Почему я считаю это важным? Прежде всего, мы в каком-то смысле возвращаем в мир человека, несправедливо «изъятого» и забытого даже самими близкими людьми. Мы не можем вернуть ему жизнь, как и сотням тысяч других убитых в ходе репрессий, но в каком-то смысле мы можем дать им бессмертие, хотя и символическое, конечно. Думаю, это меньшее, что мы как потомки должны сделать.
Не менее важно, что эти таблички служат постоянным напоминанием о черных страницах нашей истории. На них имена «простых» людей, не совершавших, быть может, научных открытий и ратных подвигов, но имевших право жить и лишенных этого права. Каждый прохожий может соотнести себя с ними, на минуту остановиться и задуматься, как сделать так, чтобы подобные времена никогда не повторились. В этом роль скромных металлических прямоугольников, установленных тут и там в городах России, не менее важна (а я думаю, что более), чем огромных гранитных официальных памятников».
Елена Нестеровна Маковецкая (в девичестве Канделаки) родилась в 1888 году в Тифлисе. Получила среднее образование.
Ее муж, Ипполит Николаевич Маковецкий, в 1919 году был членом Петроградского отделения Научно-технического отдела ВСНХ (ПОНТО). Затем одно время работал в Ревеле (Таллин) в представительстве Наркомата внешней торговли РСФСР под началом Георгия Соломона, уполномоченного Наркомата в Ревеле, видного деятеля российской социал-демократии, ставшего впоследствии одного из первых советских невозвращенцев. В 1920 году Ипполита Николаевича неожиданно вызвали в Москву и там арестовали, обвинив в шпионаже в пользу Польши. Но вскоре его отпустили. Вот как об этом пишет Георгий Соломон в своих воспоминаниях: «Освободившись из тюрьмы, Маковецкий подробно написал мне (конечно, с оказией) о причинах своего ареста и о том, как он освободился: «По существу дела, - писал он, - я был арестован просто как «соломоновец» и, разумеется, стараниями Литвинова, ненавидящего Вас до чрезвычайности». Тем не менее ему было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Польши. Обвинение подтверждалось «документом», напечатанным на пишущей машинке (на бланке ревельского представительства) и содержащим какие-то военные сведения и подписанным якобы Маковецким. Но ему удалось доказать подложность своей подписи, и, благодаря дружбе его жены-грузинки с известным большевиком Камо, он был месяца через два освобожден».
Некоторое время спустя после освобождения Маковецкий был назначен заместителем председателя Всесоюзной Западно-торговой палаты. Под его руководством были организованы первые советские выставки за границей, создан Областной музей внешней торговли, который после его смерти в декабре 1925 года (он умер скоропостижно, прямо на рабочем месте) был назван его именем. Его жена, Елена Нестеровна, была сотрудником этого музея.
В 1927 году ее назначили секретарем Оргкомитета Всесоюзной Западно-торговой палаты. Когда в 1928 году палата была переведена в Москву, Маковецкая переехала в столицу. Ее назначили генеральным секретарем палаты, в октябре 1931-го - генеральным секретарем Всесоюзной торговой палаты (ВТП). В 1934 году она стала заместителем председателя ВТП и по совместительству заместителем комиссара советской части Международной выставки в Париже. В 1935 году председателем ВТП был назначен Станислав Адамович Мессинг.
![](/picts/news/10_20180417174920doc.jpg)
Мессинга и Маковецкую арестовали в один день - 15 июня 1937 года. Они проходили по делу о «Польской организации войсковой» (ПОВ).
ПОВ была создана в 1914 году Юзефом Пилсудским, в 1921 году была расформирована. Тем не менее, в годы Большого террора множество поляков были репрессированы по ложным обвинениям в принадлежности в ПОВ. 9 августа 1937 года тогдашний нарком внутренних дел Ежов издал приказ под № 00485 “О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР”, положивший начало «польской» операции НКВД. В документе, в частности, говорилось:
“ПРИКАЗЫВАЮ:
С 20 августа 1937 года начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций “ПОВ” и, прежде всего, ее диверсионно-шпионских и повстанческих кадров в промышленности, на транспорте, совхозах и колхозах. Вся операция должна быть закончена в трехмесячный срок, т.е. к 20 ноября 1937 года”.
По версии следствия, Мессинг был «крупным польским шпионом» и одним из руководителей ПОВ. Его расстреляли 2 сентября по обвинению в «шпионаже».
Елену Нестеровну продержали в тюрьме подольше. Приговор ей вынесли лишь через пять месяцев после ареста - 15 ноября 1937 года: высшая мера наказания за «участие в польской шпионско-диверсионной организации – ПОВ». Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Ей было 49 лет.
Расстреляны были и другие коллеги Мессинга и Маковецкой, в том числе начальник АХУ ВТП Самуил Рафаилович Липов (арестован 27 августа, расстрелян 1 декабря 1937 года). Согласно данным, которые приводит в своей статье «Репрессии против руководства Всесоюзной торговой палаты» историк В.И. Федотов, из 60 членов Совета ВТО были расстреляны 59 человек.
В годы сталинских репрессий пострадали и другие родственники Елены Нестеровны, о чем в 1989 году сообщила, заполнив анкету «Мемориала», ее племянница Вера Думбадзе: репрессированы были сестра, брат, невестка, зять и племянница Елены Нестеровны. В базах «Мемориала» есть сведения о Константине Несторовиче Канделаки, заместителе директора Тбилисского мединститута, который был арестован 8 августа 1936 года и расстрелян 28 июня 1937 года по статье 58-10, 58-11 УК ГССР. Возможно, это и есть брат Маковецкой. По версии следствия, он с 1927 года «состоял в организации троцкистов, был связан с руководителем организации Ладо Думбадзе. До последнего времени вел активную работу в контрреволюционной троцкистской организации в Грузии».
Елена Нестеровна Маковецкая была реабилитирована в 1959 году.
Церемония установки таблички «Последнего адреса» (фото), (видео)
![](/picts/news/42_20180417134342Msk_Stoleshnikov_14.jpg)
*** |
База данных «Мемориала» содержит сведения
еще о шести репрессированных, проживавших в этом доме. Если кто-то из наших читателей хотел бы стать инициатором установки мемориального знака
кому-либо из этих репрессированных, необходимо прислать в «Последний адрес» соответствующую заявку. Подробные пояснения к процедуре подачи заявки и ответы на часто задаваемые вопросы опубликованы на нашем сайте. |