Москва, Фрунзенская набережная, 2/1
На карте На карте

| 11 ноября 2018

Пятиэтажный дом по адресу Фрунзенская набережная, 2/1 был построен в 1926-1932 годах по проекту архитектора А. Плигина в стиле конструктивизма.

Согласно базам «Мемориала», не менее семи жильцов этого дома стали жертвами политических репрессий в годы Большого террора.


Давид Маркович Карташев (Мосель) родился в 1902 году в городе Александровск (ныне – Запорожье, Украина) в мещанской семье. У него было три брата и сестра.

В 1919 году Давид окончил Александровское коммерческое училище, был активным членом местной ячейки комсомола и участвовал в антиденикинском подполье. Именно в подполье он взял себе псевдоним Карташев – в честь главного героя автобиографической повести Н.Г. Гарина-Михайловского Темы Карташева. В декабре 1919 года Давид был избран секретарем местной организации комсомола.

Во время Гражданской войны Карташев проводил мобилизацию молодежи в Красную армию, воевал на Южном фронте в качестве политработника полка, бригады и дивизии.

В 1921 году он поступил в Харьковский институт народного хозяйства, по окончании которого три года – с 1924 по 1927-й – работал в том же институте преподавателем, а затем заместителем декана промышленного факультета.

Еще в институте он познакомился со своей будущей женой. В 1928 году у них родилась дочь Майя.

В декабре 1927 года Карташев был назначен заведующим плановым отделом Укртрестсельмаша, а после его реорганизации в конце 1929 года был направлен в Москву на работу в Союзсельмаш начальником планово-экономичесого управления.

В 1933 году Карташев был назначен заместителем начальника Главсельмаша, параллельно он учился в Московском машиностроительном институте им. Бубнова, который окончил в 1936 году.

В январе 1937 года Давида Марковича направили на работу в Ростов-на-Дону директором Ростсельмаша вместо арестованного по обвинению в «участии в контрреволюционной, террористической, троцкистско-зиновьевской деятельности» директора Николая Павловича Глебова-Авилова (его расстреляли 13 марта 1937 года). Жена Давида Марковича в то время работала в Наркомчермете и осталась жить в Москве с дочерью.

Перед Карташевым поставили непростую задачу – «ликвидировать последствия вредительства» на заводе. К моменту его назначения директором на заводе уже прошла первая волна арестов. Вот что об этом пишет ростовский краевед Илья Весельницкий в сборнике «”Красное колесо” переехало и через Ростсельмаш: хроника террора 30-х годов»: «У следователей НКВД складывается «вредительская организация на заводе», которой руководит Равва (технический директор Ростсельмаша. – ред.) по указаниям Глебова-Авилова. Арестованные ранее всех работники стальцеха, как подозреваемые по делу отравления газом группы рабочих 3 мая 1936 года и год находившиеся под арестом 7 мая 1937 года «изобличаются» уже как члены троцкистской вредительской шпионской организации, которые получили указания Глебова-Авилова и выполнили диверсионный акт в праздничные дни. Другие арестованные выполняли «диверсионные акты» и занимались вредительством в других отраслях сложного производственного комплекса гиганта «Ростсельмаш» - на поприще кадров, в оборонных цехах, строительстве производственных мощностей, выпуске бракованных комбайнов, инструментальном производстве, литейном производстве, в снабжении, в финансово-хозяйственной деятельности, в эксплуатации жилого фонда, в энергетическом комплексе. Многим было предъявлено обвинение и в связи с различными разведками. Усиленно работая, следователям-палачам не хватало времени, и для видимой законности сроков следствия они принимали постановления о возбуждении ходатайства перед ЦИК СССР на продление следствия и содержание под стражей на один месяц».

В такой обстановке Карташев поначалу тоже включился в процесс «выявления» вредителей на заводе. Так, уже весной 1937 года на партактиве Сталинского района он отчитывается о своей работе, уточняя (цитируется по книге Весельницкого): «Должен вам сказать, что, когда я ехал сюда, после назначения директором, я мыслил, что свяжусь с начальником НКВД Люшковым, он мне развернет всю картину вредительства, и по этим материалам мы будем действовать. Я думал, что все должен раскрыть НКВД, а мое дело будет заключаться в том, чтобы организовать борьбу за ликвидацию последствий вредительства. Я понял, что ошибался, что мне самому нужно искать эти явления вредительства и своей работой помогать органам НКВД в той работе, которую они проводят в отношении вредителей».

На партконференции в мае 1937 года Карташев взял самоотвод при избрании членов пленума райкома, возможно, потому, что не хотел участвовать в репрессиях. А уже в начале декабря на районном партактиве он подвергается жесточайшей критике.

Давида Марковича арестовали 17 декабря 1937 года. Этому предшествовала шифртелеграмма секретаря крайкома Е.Г Евдокимова Иосифу Сталину от 13 декабря 1937 года, в которой партработник предлагал снять с должности Карташева и арестовать: «Директора Ростсельмаша Карташева необходимо немедленно снять и разрешить его арест. Руководить работой не может, о чем я не раз ставил вопрос по ведомственной линии. Сейчас располагаем материалами следствия об его участии во вредительской банде. Прошу санкцию на арест. Кандидата на директора дадим из местных кадров в течение суток». 

Карташев жил в Ростове-на-Дону в служебном жилье при заводе, но обыск НКВДшники произвели и здесь, и в его квартире в Москве. Вот как об этом вспоминала его жена Раиса Семеновна Барац (она звала мужа Витей. В документах у дочери Карташева отчество также стояло «Викторовна»): «Когда Витю арестовали, то работница, которая помогала ему по хозяйству, мне позвонила и сказала об этом. Его арестовали на работе. Это было 17 декабря 1937 года. А потом, как мне уже рассказывали, что его якобы очень быстро увезли. Что его арестовали в декабре, а в феврале увезли. Работница эта рассказывала, что пришли за вещами. Быстро сварганили. Наверно его не привезли сюда (в Москву). У нас дома, на Фрунзенской набережной, вскоре после ареста был произведен обыск. Тогда я решила поехать в Ростов. Я уже договорилась с моим непосредственным начальником – начальником управления, что я уеду на три дня в Ростов. И попросила, чтобы это не было афишировано. Он сказал, что хорошо, поезжайте. Будет оформлен отпуск. И я уже взяла билеты. И вдруг ко мне домой прибегает мой сослуживец Славка (Рикман В.В.), и говорит: «Вы не поезжайте. Поеду я». Все боялись, что если я приеду, то меня арестуют, как и многих».

Боясь ареста, Раиса Семеновна на время отправила дочь в Харьков к родственникам. О судьбе мужа она ничего не знала. Она пыталась что-то узнать о нем в Москве, ходила по разным инстанциям, но все было бесполезно.

Тем временем шестеренки следственной машины работали исправно. «Управлением НКВД по Ростовской области в 1936 году вскрыта и ликвидирована троцкистско-зиновьевская террористическая и диверсионно-вредительская организация, которая ставила своей задачей применение индивидуального террора в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства и организации вредительских и диверсионных актов на промышленных предприятиях области». По версии следствия, Карташев якобы вступил в эту организацию в 1933 году и был ее «руководящим участником» в Главсельмаше, занимался, в том числе, вербовкой новых членов и вредительской деятельностью. Так, согласно обвинительному заключению, в 1934 году он якобы «включил в план Ташсельмаша производство хлопкоуборочной машины с конструктивной дефектностью, ввел в массовое производство Люберецкого завода вредительски сконструированную льнотеребилку». Приехав же в Ростов, он «установил связь с троцкистской организацией (завода. - ред.) и возглавил ее, направил подрывную деятельность участников организации на срыв правительственных заданий как по гражданской, так и по военной продукции».

3 июня 1938 года состоялось закрытое судебное заседание, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, которое длилось всего 15 минут. Карташев признал себя виновным. Протокол суда составлен по трафарету, с использованием типичных для протоколов «троек» формулировок: «В последнем слове подсудимый просит суд дать возможность смыть позорное пятно с себя и своей семьи. Он заверяет суд, что он докажет свою преданность Советской власти своею кровью». Затем председательствующий корвоенюрист Матулевич зачитал приговор – расстрел. «Приговор подлежит немедленному исполнению».

По данным Весельницкого, за два с небольшим года – с конца 1936 года по конец 1938 года – были арестованы и расстреляны три состава Сталинского райкома ВКП(б) и два состава дирекции завода «Ростсельмаш». Только по делу, по которому проходил Карташев, было осуждено 56 человек. Из них один - начальник отдела кадров завода Максим Григорьевич Козлов - умер во время следствия, 42 были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу, 13 - к различным срокам нахождения в исправительно-трудовых лагерях.

Через месяц после расстрела Давида Марковича его семью выселили из квартиры на Фрунзенской набережной.

Давид Маркович Карташев был реабилитирован в 1956 году. Военная коллегия Верховного суда признала, что он был осужден необоснованно. Бывший начальник 3 отдела ЦГБ УНКВД по Ростовской области Шошин, проводивший следствие по делу Карташева, сам в 1940 году был приговорен к высшей мере наказания «за нарушение законности при расследовании уголовных дел».


З.Г. Сушков во время Гражданской войны

Заявку на установку таблички подала внучка Захара Григорьевича Сушкова Мария Борина. Она же прислала нам текст о нем, который мы публикуем ниже:

Захар Григорьевич Сушков родился в 1899 году в Екатеринославе (ныне – Днепропетровск, Украина). Участвовал в Гражданской войне, с 1918 года находился в рядах армии Южного фронта (политотдел дивизии).

По окончании Гражданской войны Сушков работал в Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) и одновременно учился в МГУ на отделении экономики факультета общественных наук и в Институте красной профессуры. В 1926 году он был зачислен в аспирантуру РАНИОН'а (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук) на кафедру мирового хозяйства.

В 1927 году Захар Григорьевич был направлен на хозяйственную работу. В первые годы он был заместителем, а затем начальником иностранного отдела Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), преобразованного в начале 1930-х годов в Наркомат тяжелой промышленности (Наркомтяжпром).

Осенью 1931 года Сушков был назначен представителем Наркомтяжпрома в торговое представительство СССР в Германии, где проработал до 1933 года, занимаясь закупками станков для советских заводов. Больше года с ним вместе в Германии жила семья - жена и шестилетняя дочь.

Вернувшись из Германии, Сушков занял прежнюю должность начальника иностранного отдела Наркомтяжпрома. В 1934 году он был назначен ди⁠ректором недавно построенного Станкостроительного завода им. Орджоникидзе. Под его руководством завод стал одним из флагманов советской промышленности.

Многие годы Захар Георгиевич работал под руководством наркома тяжелой промышленности СССР Серго Орджоникидзе. В феврале 1937 года нарком скончался (по официальной версии – от инфаркта), а на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин подверг резкой критике Орджоникидзе за примиренчество и либерализм. Это послужило сигналом к началу разгрома промышленных кадров.

Волна репрессий не обошла стороной и возглавляемый Сушковым завод. Всего через три месяца после смерти наркома Сушков был снят с должности директора завода и исключен из партии. Выдвинутые против него обвинения были абсурдны и больше походили на доносы. Так, его обвиняли в том, что он привез жену из-за границы, хотя всем было известно, что его жена не была иностранкой и прекрасно говорила по-русски. Некоторые особо бдительные коллеги усмотрели в логотипе завода, представлявшем собой вписанные в шестеренку буквы З, С и О (Завод Серго Орджоникидзе), желание директора присвоить завод себе посредством совершения контрреволюционного переворота и расшифровывали логотип как Захар Сушков в кружочке.

Летом 1937 года Захар Георгиевич, снятый со всех постов, много времени проводил с семьей, к большой радости своей 11-летней дочки. В это лето он поступил в МВТУ им. Баумана, поскольку считал, что ему как директору завода не хватает инженерных знаний. 1 сентября он стал студентом, а в ночь со 2 на 3 сентября его арестовали. Как и многим другим, ему было предъявлено обвинение в троцкизме, следователь добивался признания, что он за границей встречался с сыном Троцкого.

13 февраля 1938 года Сушков был расстрелян по обвинению в «участии в контрреволюционной террористической организации». Ему было 39 лет.

Захар Григорьевич Сушков был реабилитирован в 1956 году.


Заявку на установку таблички подала дальняя родственница Ефима Львовича Шапиро Татьяна Федорова. Она же прислала нам текст о нем, который мы публикуем ниже:

Ефим Львович Шапиро родился в 1895 года в Богуславе Каневского уезда Киевской губернии в семье народного учителя.

Ефим окончил народную школу, затем – специальную сельскохозяйственную школу, выучился на помощника аптекаря и работал в аптеках Мариуполя, а в 1917 году сдал экстерном экзамены за семь классов гимназии.

С февраля 1917 года Ефим Шапиро активно участвовал в профсоюзной работе. В Гражданскую войну, когда Мариуполь переходил из рук в руки, он поддерживал подпольную связь с большевиками, а после того, как в марте 1920 года город окончательно оказался под контролем большевиков, вступил в ВКП(б) и был назначен начальником Санитарного управления Мариуполя.

После окончания Гражданской войны Ефим Львович продолжил учиться: в 1923-1929 годы – в Харьковском сельскохозяйственном институте на агрономическом факультет, в 1931-1936 годах – заочно в Московском вечернем машиностроительном институте, где получил специальность «инженер-механик».

Став высококлассным специалистом, Шапиро попал в когорту высшего руководства советской промышленностью. В 1931 году его назначили директором Украинского научно-исследовательского института сельскохозяйственного машиностроения (УкрНИИСХОМ), который размещался в Харькове, а в январе 1935 года, после получения второго высшего образования, Ефим Львович перевелся на должность директора Всесоюзного научно-исследовательского института сельскохозяйственного машиностроения (ВНИИ Сельхозмаш). Вместе с семьей – женой, сыном и матерью – он переехал из Харькова в Москву и поселился в элитном доме на Фрунзенской набережной.

Наступил 1937 год. Желание Сталина списать неудачи социалистического строительства на происки шпионов и вредителей, а также стремление посеять в людях страх и отбить у них всякое желание выступать против него самого и против проводимой им политики привели к усилению политических репрессий. В различные министерства и организации начали рассылаться директивы: активизировать поиски вредителей и врагов советской власти своими силами, помимо НКВД. Никто не мог знать, кто следующим окажется в этой мясорубке. Под каток репрессий попадали как лаборанты, так и директора. Несколько десятков тысяч руководящих работников разных уровней было репрессировано только во второй половине 1930-х годов.

Осенью 1937 года волна политических репрессий докатилась и до сельскохозяйственного машиностроения. Один за другим были арестованы многие сотрудники предприятий и институтов, расположенных в разных городах. И несмотря на то, что работа по созданию новых сеялок и хлопкоуборочных машин в руководимом Шапиро институте шла вполне успешно, в декабре 1937 года его исключили из партии, сняли с должности директора и уволили из института, а 31 января 1938 года арестовали. Согласно документам из следственного дела, он был «изобличен в том, что являлся участником антисоветской право-троцкистской диверсионно-вредительской террористической и шпионской организации, существовавшей в промышленности сельскохозяйственного машиностроения, и проводил подрывную работу». Шапиро предъявили обвинения по статьям 58-7 и 58-11 и избрали «мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда содержание под стражей».

«Следствие» вел оперуполномоченный лейтенант ГБ Голубев. За два месяца Ефим Львович был допрошен им всего один раз. В архивно-следственном деле нет ни экспертиз, ни технической документации, лишь показания таких же, как Шапиро, «вредителей», арестованных чуть раньше.

Через два месяца, 28 марта 1938 года, был составлен и подписан расстрельный список «Москва-Центр». В нем 163 фамилии. Подписи на первой странице поставили Сталин, Молотов, Каганович, Жданов, Ворошилов. Ефим Львович Шапиро в этом списке под номером 145, он идет «по I категории», что означало расстрел.

Попасть в расстрельные списки в 1937-1938 годах означало, что твое дело будет рассмотрено в ускоренном темпе: тебе дадут всего один день на ознакомление с обвинительным заключением, судебное заседание займет всего 15 минут, дело будет слушаться в закрытом заседании без участия обвинения, свидетелей и защиты, а твой приговор уже известен заранее, до суда, и у тебя нет права на его обжалование. Новые процессуальные нормы, введенные постановлением ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года, всего через несколько часов после убийства Сергея Кирова, позволяли выносить смертные приговоры по политическим делам без лишней волокиты.

Именно так проходило «следствие» и «суд» над Шапиро. Уже на следующий день после подписания расстрельного списка, 29 марта 1938 года, было подписано и обвинительное заключение:

«ШАПИРО Ефим Львович, 1895 г. рождения, урож. Киевской области, еврей, гр-н СССР, служащий, быв. член ВКП(б), исключен в 1937 году из партии за потерю бдительности, по специальности агроном, не судившийся, семейный, до ареста директор Научно-Исследовательского института с/х машиностроения. Обвинялся в том, что:

1. являлся участником антисоветской, право-троцкистской, террористической диверсионно-вредительской и шпионской организации в с/х. машиностроении.

2. по заданию названной организации для проведения подрывной работы в Институте с/х. машиностроения создал там а/с группу, в которую вовлек ряд работников института;

3. как главарь а/с группы провел большую разрушительную работу в названном институте;

т.е. в преступлениях предусмотренных ст. 58 п.п.7,11-58-8».

Через десять дней, 8 апреля 1938 года, состоялось закрытое судебное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда Союза ССР. На суде Ефим Львович отказался от своих показаний, данных во время следствия. Он заявил, что «на предварительном следствии дал ложные показания на себя и в этом считает себя виновным». В последнем слове он просил сохранить ему жизнь.

В тот же день приговор был приведен в исполнение. Ефиму Львовичу было 43 года.

Ефим Львович Шапиро был реабилитирован в 1956 году за отсутствием состава преступления.

Характерно, что в качестве свидетеля на судебный процесс по реабилитации Шапиро был вызван и давал показания Николай Алексеевич Голубев — тот самый следователь, который вел его дело в 1938 году. Голубев сделал неплохую карьеру в органах госбезопасности: дослужился до звания генерал-майора. В 1955 году он уже в запасе. Лучше него самого никто бы и не рассказал, как именно велось следствие. Вот его показания: «…На поставленные мне вопросы, как велось следствие по делу <...> и Шапиро показываю, что, как и все дела в то время, на основании существовавших установок руководства 3-го Отдела ГУГБ НКВД велось ускоренным и упрощенным методом и темпами, выражавшимся в том, что допросы арестованных осуществлялись без фиксирования соответствующими протоколами. Требовалось, чтобы арестованному не предъявлялось никаких изобличающих его документов. От арестованного на основании предъявления ему в общей форме обвинения в антисоветской работе выбивались признания. После этого на основании собственноручных показаний арестованного составлялся обобщенный протокол, который предъявлялся для подписи арестованному. Этот протокол ложился в основу обвинения. Кроме того, к делу приобщались показания других арестованных по делу лиц таким же порядком. Никаких проверок правильности признательных показаний обвиняемых не производилось. В частности, не проводилось технических экспертиз, в подтверждение фактов вредительства, а также не допрашивались свидетели, находящиеся на свободе. Очные ставки между арестованными производились в исключительных случаях по указанию руководства, а со свидетелями вообще не производились. Статья 206 УПК РСФСР объявлялась без предъявления следственного производства, на что имелись специальные указания. <...> Все это полностью относилось и к делам арестованных Шапиро и Тверцина. <...> От следователя требовалось одно: как можно скорее закончить дело с тем, чтобы выполнить требование руководства о передаче определенного количества дел на Военную коллегию Верховного суда. <...> Если в 1937-1938 годах я как рядовой оперативный работник, впервые принимавший участие в рассмотрении таких серьезных групповых контрреволюционных дел, ни на минуту не сомневался в возможности [неразб.]ности этих дел, так как такова была общая ситуация в органах НКВД. Теперь в результате произошедших за последнее время событий в органах госбезопасности я вполне допускаю возможность необоснованного возбуждения и осуждения ряда невиновных людей в том числе и по делам которых мне приходилось вести следствие».

В отличие от следователя Голубева, судьба председателя выездной сессии «суда» диввоенюриста Бронислава Владимировича Миляновского, подписавшего смертный приговор Шапиро, оказалась незавидной: он был арестован 31 августа 1938 года по обвинению в принадлежности к антисоветской организации (!!!), приговорен к восьми годам заключения в исправительно-трудовых лагерях и умер в лагере 6 декабря 1940 года.

Надо рассказать и о судьбе близких Ефима Львовича. Его супруга, Сара Исаевна Ротенберг, 28 апреля 1938 года, то есть практически сразу после расстрела мужа, была, в свою очередь, арестована и сослана на пять лет в исправительно-трудовые лагеря «как член семьи изменника Родины». Она отбывала срок в АЛЖИРе (Акмолинском лагере жен-изменников Родины). Заключенные в лагерях под Астаной занимались лесозаготовками, в условиях суровых зим лагерям надо было выполнять план. Сара Исаевна выжила только благодаря своей профессии ЛОР-врача: в лагере она лечила других осужденных.

После ареста родителей их семилетний сын Валерий был отправлен в спецраспределитель НКВД. Через месяц, за день до отправки в детский дом, чудом успев, Валерия забрали в Харьков сестры Сары Исаевны. Можно только догадываться, через что пришлось пройти Валерию в спецраспределителе и как бы сложилась его судьба, если бы сестры Сары Исаевны опоздали хоть на день. Он никогда не рассказывал об аресте родителей и об этом месяце, кроме короткой полушутливой фразы: «Я бросил курить в семь лет».

Семья долгие годы ничего не знала о судьбе Ефима Львовича. В 1953 году Саре Исаевне была выдана справка о смерти мужа, случившейся якобы в 1939 году. Вплоть до получения справки о смерти (больше пятнадцати лет) Сара Исаевна ждала и надеялась, что Ефим Львович жив, и они снова встретятся.

На месте массовых расстрелов жертв политических репрессий в Коммунарке семья установила памятный знак.

Церемония установки таблички «Последнего адреса» - фото,
видео: Давида Марковича КарташеваЗахара Григорьевича Сушкова и Ефима Львовича Шапиро.


Фото: Мария Олендская
***
База данных «Мемориала» содержит сведения еще о четверых репрессированных, проживавших в этом доме. Если кто-то из наших читателей хотел бы стать инициатором установки мемориального знака кому-либо из этих репрессированных, необходимо прислать в «Последний адрес» соответствующую заявку.
Подробные пояснения к процедуре подачи заявки и ответы на часто задаваемые вопросы опубликованы на нашем сайте.

Неправильно введен e-mail.
Заполните обязательные поля, ниже.
Нажимая кнопку «Отправить» вы даете согласие на обработку персональных данных и выражаете согласие с условиями Политики конфиденциальности.