11 апреля 2021 года «Последний адрес» установил на доме № 15, строение 1 по Зубовскому бульвару в Москве (здание занимает Государственный литературный музей) памятный знак с именем историка, публициста и литературоведа Дмитрия Ивановича Шаховского.
Ниже мы публикуем «большое письмо» Д.И. Шаховского А.А. Корнилову, опубликованное в № 11 журнала «Октябрь» за 1992 год с предисловием историка Н.П. Соколова.
«…Социализм можно понимать разно»
«Большое письмо» Д. И. Шаховского А. А. Корнилову
Задачи, стоящие ныне перед российским обществом, все более отчетливо обрисовываются как задачи культурные. Выясняется недостаточность и даже невозможность только экономических и политических преобразований без того, что в христианской традиции именуется покаянием, т. е. без смены мыслительных и поведенческих стереотипов, утвердившихся в стране после несчастных событий начала века.
В этой ситуации очевидного кризиса «социалистического выбора» большевистского образца возникает настоятельная потребность обратиться к духовному опыту и размышлениям мыслителей и общественных деятелей, оказавшихся вне советской «столбовой дороги», чьи идеи не получили заметного влияния и не воплотились в общественную практику, быть может, насильственно и искусственно.
Князь Дмитрий Иванович Шаховской (1862—1939) почти неизвестен широкому читателю. Между тем его судьба заслуживает более пристального внимания, и детали его внешне неброской биографии представляются значительными при любых попытках реалистического понимания истории отечественного духовного развития.
Одаренный филолог Д. И. Шаховской после окончания в 1885 году Петербургского университета, где он работал под руководством Н. С. Тихонравова, отказывается от открывавшейся ему блестящей академической карьеры. По приглашению Ф. И. Родичева — лидера тверских либералов — он принимает земскую должность заведующего хозяйственной частью народных училищ Весьегонского уезда. С этого времени жизнь Шаховского неразрывно связана с земской деятельностью сначала в «Весьегонии», а позднее — в Ярославле. Внук декабриста, Д. И. Шаховской с юности был увлечен почвеннической идеей воплощения «русской правды», для чего постоянно искал возможностей «рядовой работы и сближения с русской повседневностью». Однако свободная самодеятельность общества в России оказывалась невозможной. После голода 1891 года, когда бюрократия, не способная организовать действенную помощь пострадавшим, препятствовала тем не менее организации «частной благотворительности», необходимость борьбы за политические свободы была осознана многими земцами. Д. И. Шаховской участвует в работе нелегальных земских съездов, становится одним из основателей журнала «Освобождение» и членом совета «Союза Освобождения», после октября 1905 года — членом ЦК Конституционно-демократической партии, в 1906 — депутатом и секретарем I Государственной думы. За участие в составлении «Выборгского воззвания» с протестом против разгона Думы он был осужден по статье, лишавшей его политических прав, — земская и думская деятельность закрылась перед ним. Шаховской включается в новое для него дело — организацию кооперативного движения.
Во Временном правительстве Шаховской получает портфель министра государственного призрения. После Октябрьского переворота, разгона Учредительного собрания и заключения Брестского мира он оказывается среди противников большевизма, становится одним из учредителей «Союза возрождения России» (1918). Однако успешное, по-видимости, советское государственное строительство заставляет его к 1921 году «сменить вехи». С этого времени и до смерти Шаховской занимается историко-литературными исследованиями. В 1939 году пенсионер Д. И. Шаховской был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР по обвинению в принадлежности к нелегальной кадетской организации, «ставящей своей целью свержение советской власти и восстановление капиталистического строя с помощью интервенции фашистских государств против СССР»1.
Таковы основные события биографии Д. И. Шаховского — общественного деятеля. Лишь ближайшим друзьям было известно другое лицо князя — лицо глубокого и самостоятельного мыслителя.
Этот ближайший круг общения составляло для Шаховского братство «Приютино», выросшее постепенно из возникшего в 1881 году кружка студентов Петербургского университета, в центре которого стоял Ф. Ф. Ольденбург. Первоначальный костяк кружка составили «варшавяне» — знакомые по варшавской гимназии — Ф. Ф. и С. Ф. Ольденбурги, А. А. Корнилов, С. Е. Крыжановский, Л. А. Обольянинов и Д. И. Шаховской. После студенческих волнений в ноябре 1882 года к кружку примкнули В. И. Вернадский, А. Н. Краснов, Н. Г. Ушинский и М. П. Свешников. Позднее вошли в состав кружка И. М. Гревс, М. С. Зарудная (в замужестве Гревс) и Н. Е. Старицкая (в замужестве Вернадская)2.
Направление идейных исканий кружка определялось состоянием духовной атмосферы русского общества 1880-х годов. После цареубийства 1 марта 1881 года обнаружился в полном объеме кризис народовольчества, совершается его деградация, вызванная как организационным распадом, так и отчетливым осознанием теоретического тупика. Участники «ольденбурговского кружка» не могли примириться, как вспоминал В. И. Вернадский, «с тем отношением к религии, искусству, философии, политической жизни, науке, которое было связано с тогдашними социалистическими настроениями молодежи. Сам социализм для многих считался трудно соединимым с другими сторонами человеческого духа — с чувством нации и государства, а еще более с чувством свободы личности и не мог считаться научно-доказанной истиной, или быть принят на веру, как он принимался его адептами»3. Участников кружка, высоко ценивших науку, точное знание, отталкивал «низкий уровень политического образования и общественной подготовки студенческих радикальных групп», «где усовершенствование “мировоззрения” совершалось при помощи популярных брошюр и журнальных статей»4. В то же время участники братства не собирались отказаться от общественного служения, кружок «только искал для этого более глубоких и положительных идеалов и путей, чем те, к которым звали ходячие прогрессивные знамена»5. «Мы чтили традицию отцов, — писал позднее о братстве И. М. Гревс, — но искали и обновления идеалов, прилагая усилия к объединению обоих в “творческую эволюцию”, не хотели дать им столкнуться во взаимном разрушении»6.
Одним из важнейших инструментов выработки единой позиции участников братства была переписка. Причем специально подготавливаемые «большие письма» подлежали циркулярной передаче и обрастали пометами братьев. Предлагаемое читателям «большое письмо» Д. И. Шаховского непосредственно адресовано историку А. А. Корнилову. Письмо — единое послание, составлявшееся несколько дней, — хранится: ЦГАОР, ф. 635 Шаховские, оп. 1, д. 294, лл. 71—81 об; д. 293, лл. 150—156. Все отточия в тексте принадлежат автору письма, восстановленная часть текста заключена в угловые скобки. Сноски даются в конце текста.
* * *
Ярославль, 23 окт. 1890
Хотя я и ответил на твое большое письмо, но все-таки у меня осталось чувство неудовлетворенности, я что-то там не дописал. А сегодня я получил пересланное Владимиром7 твое письмо к нему от 1 апреля и не могу удержаться, чтобы не написать тебе сейчас же, хотя совсем не до того, и некогда. В своем ответе я высказываю, что с постановкой вопроса о социализме, как преодолении либерализма, я согласен вполне, и даже не считаю нужным посвящать силы на доказательство этого, с программой твоей не могу согласиться, потому что не вижу ее из письма, а с планом твоих действий безусловно не согласен, так как по горло дела в России и такого дела, к<ото>рое мы можем делать и от которого не имеем права отклоняться. — Но я именно чувствовал, что моя собственная точка зрения остается невыясненной — а твое письмо, к<ото>рое я прочитал сегодня, показывает мне, как такое выяснение необходимо, потому что ты в нем очень неверно передаешь мои мысли. Я даже удивляюсь, как это могло случиться, потому что мне казалось, что я кое-что высказывал прямо противоречащее тем взглядам. к<ото>рые ты мне приписываешь. Но в сущности это очень понятно. Когда имеешь представление об убеждениях другого по отдельным разговорам и письмам, а долго не живешь одной жизнью, недоразумения неизбежны. Несколько поразивших особенностей заменяют все мировоззрение другого лица. Поэтому, по-моему, очень бы полезно делиться впечатлениями о прочитанном — так как тут сразу можешь узнать мнение другого о множестве вопросов, о целой системе понятий. Вот мне, например, ужасно хотелось бы знать, что ты думаешь о книге Беллами8. Ведь ты отлично знаешь да и пишешь сам в письме, что социализм можно понимать разно. И поэтому я всякому называющему себя социалистом, но не высказывающему определенно своей доктрины, буду возражать неопределенно и почти всякому выразившему свои взгляды найду что возражать, хотя и я, и все мы, конечно, социалисты по моему твердому убеждению. Я даже не могу себе представить, как мыслящий искренний человек из нас не был бы социалистом. — Ты в письме говоришь, будто я полагаю, что социализм противоречит принципам Великой революции и нарушает декларацию прав человека и гражданина! Мне просто дико читать эти мысли. Я, напротив, как и ты, считаю, что социализм должен быть дальнейшим развитием этих прав и именно настаиваю на этой точке зрения. Я не согласен именно с тем социализмом, к<ото>рый ставит перед собой известный идеал экономического строя и готов посвятить все для достижения идеала, — и поэтому я готов даже спорить против национализации земли, или, лучше, с тем отрицательным отношением ко всякой земельной собственности, к<ото>рое было у тебя, — национализации земли ведь еще нет. Для меня ясно, что Декларация прав должна расширяться и исправляться, и я люблю французскую революцию не за ту именно декларацию, которую она провозгласила, а за то, что она вообще провозгласила права человека, т. е. осмелилась сделать попытку построить человеческое общество на началах разума и справедливости. Я отлично знаю, что попытка эта была неудачная и точно так же убежден, что вполне удачной попытки не будет до скончания жизни человечества, потому что нет предела совершенствованию9 человеческой природы, развитию и потребностей и способностей, и я понимаю социалистические принципы именно как расширение прав человека: кроме признанных за ним прав всякий человек имеет еще право на труд, общественное признание, одинаковое со всеми пользование произведениями природы, к<ото>рые не добыты трудом человека и теми завоеваниями, к<ото>рые совершены усилиями человечества. Само собой разумеется, что свобода предполагает не только независимость политическую, а еще независимость материальную и денежную. Но я люблю прежде всего именно эту независимость и готов критически отнестись ко всякому орудию, к<ото>рое выдают за существо приближения к ней. И если мне кажется, что это орудие без нужды стесняет независимость людей, то я его признаю негодным, как бы аппетитно ни пахло социализмом. — Я полагаю, что совсем нет нужды заменять обязательно самостоятельные хозяйства одним общественным хозяйством. Зачем это? Если это спасает эти отдельные хозяйства от рабства подчинения10 — конечно, надо их освободить от него и заменить их зависимость от частных лиц зависимостью от общества. Но раз они действительно независимы, то для чего подчинять их — хотя бы обществу? Ты ведь помнишь, на этом вертелся наш спор. Представь себе картину: я живу на 5 десятинах земли в стране, где никто землей не обижен11, и ем свой хлеб, к<ото>рый получаю, работая довольно первобытным образом своим любимым плугом на своей доморощенной дорогой лошади. Я люблю те борозды, к<ото>рые проводит мой плуг, мне приятно есть именно свой хлеб и кормить им детей своих. Почему же уничтожать все это, гнать меня на общую пашню с усовершенствованными машинами и выдавать мне хлеб из общей житницы? Я не говорю, что плоха общая житница и что этот строй с общим хозяйством хуже, но я не считаю его непременно нужным для всякого случая. И главное, я хочу знать, на основании чего будут заставлять разрушать этот строй моей жизни. И если мне докажут, что жизнь моя и детей моих станет при нем полнее и лучше, я, пожалуй, и соглашусь на нее, но я буду именно ждать такого доказательства.
Конечно, истинный либерализм и истинный социализм не противоречат, а предполагают друг друга. Но, понимаемые односторонне, они постоянно сталкиваются. Поэтому я ровно ничего не могу возразить против твоей общей точки зрения, и потому, что совершенно с ней согласен, но постоянно буду спорить против тех твоих частных положений, где будет пусть излишнее увлечение какой-либо частностью или недостаточно внимательное отношение к особенностям русского строя, которые придают иногда первостепенную важность развитию чего-либо самого по себе и не особенно желательного. Так, развитие личности в русском человеке ужасно важно и желательно. Я не хочу, чтобы из него развивался узкий индивидуалист, но я не могу не стараться изо всех сил, чтобы в нем сильнее выразилась определенная личность с сильными желаниями, ясным сознанием своих целей и твердостью и постоянством в их достижении. Я готов поклоняться культурности не потому, чтобы я ее ценил высоко, а потому, что я всякий день вижу, как погибает русский человек от некультурности. Я хочу, чтобы люди были людьми вполне и придаю большое значение развитию тех сторон человеческой личности, отсутствие которых замечаю вокруг себя, чем тех, к<ото>рых вокруг, пожалуй, даже слишком много. И думаю, что раз мы русские общественные деятели, то эта точка зрения для нас обязательна? И поэтому либерализм особенно видное место должен занимать в нашей программе.
Я знаю, что за то и социализм особенно важен у нас. И даже вполне народными деятелями, мы, разумеется, и можем сделаться только как социалисты. Но пока не разовьется личность, никакая вообще деятельность невозможна, возможны только стихийные движения, а я хочу настоящей человеческой жизни. — Я убежден, что тут нет ровно ничего нового. Я даже не стал бы писать ничего этого, если бы меня не натолкнуло прямо выраженное тобою мнение, что я противопоставляю социализм фр<анцузской> революции (и идее личности). Я думаю, что во всех этих суждениях мы все друг с другом согласны и думал бы, напротив, как можно скорее приступить к выяснению частных положений, без к<ото>рых не может быть определенной программы. Но еще один вопрос я тут затрону, потому что он тоже возник у меня при чтении твоего письма сегодняшнего. «Главная задача социализма этическая», — говоришь ты. Чувства любви и братства, я думаю, не создаются формами общественности. А социализм все-таки есть в конце концов только стремление к такой форме. Я, к сожалению, очень плохо знаю философию права, и, может быть, мои суждения о государстве очень дики. Но я думаю, что государство есть всегда учреждение для осуществления известных прав входящих в состав его людей и является по необходимости само по себе черствым и немилосердным. И чувства любви и милосердия, влияя, разумеется, и на формы государства, все-таки развиваются и осуществляются помимо их — и что тут самостоятельная область человеческого духа. Тут религия и нравственность. Формы государства всегда формы. Каковы бы ни были идеал и чувства, их создавшие, они — эти формы — никогда не могут создавать чувства, а чувство живет и развивается своим особенным путем. Формы государства почти всегда чувство окаменелое, застывшее, и поэтому они холодны, тяжелы и бесчувственны12.
Этот вопрос занимал меня давно, еще молодым гимназистом. Мне казалось, что кроме прогресса форм государственности, кроме накопления знаний есть еще особый прогресс радости, чувства любви в человечестве, где тоже ничего не пропадает и где всякий веселый смех, всякая улыбка радости, любовное слово, шутка и доставленное им здоровое развлечение навсегда увеличивают сумму человеческого благодушия. Я очень чепушисто пишу!13 Надоели дела хуже смерти. И устал я, и некогда. И, кажется, я теперь уж не туда заехал, куда хотел. Дело в том, что, мне кажется, ты ожидаешь от социализма такого воспитания чувства, к<ото>рое совсем не зависит от него. Делая одно общее дело, можно ненавидеть друг друга и чувствовать взаимное отчуждение, и, делая всяк свое, можно любить друг друга и чувствовать единство. И если ты такого единства хочешь, то его не надо смешивать с социализмом и считать непременным последствием последнего. Конечно, я не спорю опять против социализма, а только против придания ему той цены, к<ото>рой он не имеет, что по необходимости ведет и к утрате равновесия в сравнительной оценке важности той или другой меры.
Ты протестуешь против признания социализма вопросом желудка. — Помнишь ли ты, что именно таковым считает его Шефле14 и очень на этом настаивает? Я это говорю к тому, что словами «я коллективист» ты еще ничего не выражаешь. И Беллами, я думаю, можно назвать коллективистом. Совсем не поднимается рука писать о Беллами. Я хотел было написать тебе свое мнение о нем. Я, впрочем, не думаю, чтобы ты был с ним согласен. Но именно мне бы было очень интересно узнать, что ты понимаешь под коллективизмом и как представляешь себе весь идеальный строй жизни, а для этого и интересно узнать, как ты относишься к другой сравнительно полно построенной системе.
Прощай. Больше не могу писать. Всего тебе хорошего.
С. Михайловское, 25.Х.1890
Я говорю, что я, разумеется, социалист и вместе с тем — что социализм — понятие весьма смутное. Поэтому я должен объяснить, в чем заключается мой социализм. Я думаю, что мое утверждение своего социализма кажется тебе пустыми словами.
1. Я социалист прежде всего в том смысле, что считаю каждого вправе пользоваться собственно продуктами только своего собственного труда, продуктами же природы и чужим трудом пользоваться не по захвату, а по другому высшему принципу. Настоящим таким принципом должно быть сознательное распределение представителями общества. Но для того, чтобы этого можно было достигнуть, необходимо совершенное преображение общества: развитие в нем сознательности и установление настоящего представительства. Поэтому теперь я могу принимать в соображение при определении, как пользоваться продуктами природы и чужого труда — лишь своими понятиями о справедливости и общей пользе и фактическими обстоятельствами, юридическими и другими. Я все-таки все не лично мною выработанное считаю общим достоянием, но распорядителем части этого достояния, попавшей в моя руки по тем или другим причинам, увы! только и могу считать себя самого, и совсем не могу сильно стремиться, чтобы распоряжение всем этим теперь же перешло в руки общества15.
2. Продуктов моего личного труда, в сущности, нет. Все общее, все, что я произведу, производится мною при помощи других. И поэтому все предыдущее размышление относится ко всем моим вещам. Я на все смотрю как на общую собственность, которой я могу в данном случае быть распорядителем.
3. Жизнь отдельной личности не имеет настоящего смысла. Только жизнь в человечестве имеет смысл, и всякий должен постоянно чувствовать себя частицей этого человечества и руководиться его интересами.
4. Жизнь людей только и может быть полной и счастливой при общинном строе.
5. Я считаю несправедливым получение процентов с денежных капиталов и несправедливой жизнь на проценты. Хотя, разумеется, при необходимости занимать под проценты и при существовании в моих руках теперешних денежных капиталов, приносящих доход, я считаю необходимым этим доходом пользоваться.
Таким образом, мне кажется, я не подвергаюсь опасности увлечься индивидуализмом и капитализмом16. И тому и другому противополагаю социализм — как теорию, признающую мерилом ценности труд, а все от него независимое — общественным достоянием, и тесную зависимость личности от общества, и как чувство необходимости единения с другими людьми и воспитателя навыков совместной жизни, и как живое сознание этого единства.
Конечно, необходимо воспользоваться привычкой русского народа к жизни общинной и построить сознательную правовую теорию17, которая бы имела силу закона теперь же, пока фактически все отправления его жизни основываются на общинном начале. И в этом должна заключаться (чрезвычайно трудная) работа нашей науки права. Программу в этом отношении надо еще создавать.
Общинным инстинктам русского народа я придаю значение громадное. И дрожу от мысли, что мы своими чуждыми народу правовыми понятиями всякий день и час разрушаем — не инстинкты эти, их надо уничтожить, заменив сознанием, — а возможность сознания, находящуюся в согласии с инстинктами. А для того, чтобы такое сознание стало возможным, нужно воспитание народа на началах права и совместная деятельность на судебном поприще интеллигенции и народа. Нужно участие интеллигенции в суде на основании обычного права, но не верховенство интеллигенции, осуществляемое земскими начальниками18, а ее сотрудничество, к<ото>рое бы осуществлялось19 созданием второй под волостным судом инстанции из представителей интеллигенции и народа. Проект подобного суда был в свое время разработан Тверским губернским земством.
Для меня либерализм необходимое условие проведения регулярных социальных реформ не только потому, что он обусловливает возможность поднятия этого вопроса и сколько-нибудь разумно<е> его обсуждение, а еще и потому, что только он — либерализм — способен развить в народе правосознание, а без развитого правосознания всякая социальная реформа является деспотизмом и уничтожением обеспеченности труда, является в известной мере несправедливостью и вредом.
Развитое правосознание в обществе и народе, развитое представление о каждом совершеннолетнем жителе как о равноправном и способном понять свои интересы гражданине, а не как о предмете опеки и управления — вот основа того, чему надо учить наше общество. А это и есть самое основное положение либерализма. Если мы хотим выработать программу и согласны с этим основным положением, то должны рассмотреть с этой точки зрения все существующие учреждения и составить себе полный идеал системы учреждений.
Я думаю, что, прочитавши это, ты поймешь, как отрицательно я должен относиться к Беллами и его теории деспотического управления диктаторов, избранных 45-летними старичками. Если бы этот режим не обесчеловечил население, оно бы не перенесло бы его и года.
Какие же практические меры моего социализма? Я говорю о мерах государственных.
I. Национализация земли. Или, лучше, признание за каждым одинакового с другими права на пользование землей и стремление к уничтожению всякого капиталистического земельного хозяйства, собственником к<ото>рого не было бы общество. Я убежден, что я в своем понимании национализации земли значительно расхожусь с тобой. (И думаю, что спор должен бы заключаться в значительной мере именно в выяснении таких частностей. Только тогда можно бы избежать недоразумений.) Я даже ничего не имею против представления в потомственное пользование за аренду или земельный налог участков земли как бы усадебных, но думаю, что величина участка должна быть ограничена пределом — для всей России примерно 10 десятин, причем максимум мог бы изменяться по местностям по усмотрению земств. Мерами к приближению к национализации земли (мерами государственными) я признаю:
1. Увеличение поземельного налога; 2. Устройство общественных хозяйств при школах, земствах и т. под.; 3. См. ниже. В сущности, и полная национализация земли в России, я думаю, не встретит особых препятствий и будет всем в облегчение — но так или иначе она должна быть произведена на началах выкупа, а для этого и важно увеличение поземельного налога. Я не могу себе представить экспроприацию земли без выкупа — и хотел бы, чтобы ты, подумавши хорошенько, ответил, считаешь ли ты возможной такую экспроприацию. 4. И ужасно важная мера уничтожение выкупа крестьянской бывшей помещичьей и государственной земли20. Это чрезвычайно важный теперь практический вопрос, по к<ото>рому, я думаю, много бы можно сделать, если бы всесторонне выяснить его. Я говорю совсем не о 164 ст.21 или выкупе в частную собственность участков общинной земли отдельными домохозяевами, а о том общем выкупе, который каждый день совершается всеми до одного невыкупившимися крестьянами, вследствие одного только факта, что их платежи за землю не поземельный налог и не аренда, а выкупной платеж22. Как с этим быть? Что бы мы об этом написали в заграничном журнале? По-моему, вообще регламентация общинного пользования, регламентация, представляющая вместе с тем большую свободу общине, — есть совершенно необходимое дело. Как-нибудь интеллигенция должна подойти к этому вопросу или лучше к народу с этим вопросом — и, может быть, самый хороший путь теперь — земская статистика. К сожалению, я очень мало ожидаю в этом отношении от своих занятий в Твери земской статистикой, т. е. от моей будущей статистической работы. О земле еще много можно бы написать, во всяком случае, общий теоретический спор об этом между нами невозможен: я так же, как и ты, признаю, что земля не должна быть таким объектом права, как большинство вещей, что она Божья и принадлежит всем людям наравне со светом солнца, его теплом и т. д. А кроме общего твоего положения, я о твоем взгляде на дело ничего не знаю.
Еще раз повторю, что, по-моему, требование политических реформ непременно должно быть соединено с представлением о разумном социальном строе. Я очень настаиваю на этом.
II. Отчуждение орудий труда в общественную пользу. Это так же легко в теории, как и необходимость национализации земли. Конечно, доход капиталиста составляется главным образом из штрафов, к<ото>рые платит рабочий только за то, что у него нет собственных орудий производства и он пользуется орудиями, к<ото>рые считаются принадлежащими капиталисту, но являются произведениями труда изобретателей (т. е. многих миллионов людей) и тех же рабочих. — Но как тут быть? Вопрос об экспроприации тут, я думаю, не особенно затруднителен, но возможна ли и как организация больших общественных производств — и кто будет руководителем? Я тут особенно боюсь затруднений всякого нововведения, хотя, может быть, боюсь неосновательно. Бороться с рутиной должны были все изобретатели при капиталистическом строе (сколько замечательно интересных фактов у Смайлса в его биографиях промышленных деятелей)23. Во всяком случае, я хорошо не понимаю, какой тут должен быть ход дела. Поощрение кустарной промышленности, я думаю, очень хорошая вещь, я считаю очень желательным удешевление кредита, а также посредничество правительства между потребителями и мелкими производителями, — как это теперь предпринято на весьма широких и разумных основаниях Московским земством.
(Знаешь ты об этом предприятии? Это решено на земском собрании прошлого 89 года.) Введение правительством железных дорог и крупная правительственная промышленность были бы хорошим делом, но, кажется, до сих пор опыты были неудачные, хотя, может быть, я и ошибаюсь, и интересно бы было проследить это: ведь существует много фабрик и заводов казенных (для предметов военного дела).
Фабричное законодательство, я считаю, будет довольно важным делом, хотя, конечно, мне странно, как император Вильгельм сводит как будто к этому весь рабочий вопрос. Я считаю очень желательным и развитие касс, против к<ото>рых ты так восстаешь. Я даже понимаю твое против них возражение только в том смысле, что ты возмущаешься сведением на это всего рабочего вопроса. Развитие привычки откладывать деньги при теперешнем строе является для меня явлением желательным. Это свидетельствует о развитии личности, стремлении к самостоятельности и независимости, а я совсем не думаю, чтобы все это вело неминуемо к эгоизму и извращенному индивидуализму. Служат ли кассы поддержкой стачкам? Есть ли об этом исследования?
Во всяком случае, я вовсе не считаю желательным перевод всей промышленности в руки общества, а, напротив, только в той мере, в какой промышленность повела бы к социальной зависимости одних от других. Но я не желаю подавления крупной промышленности, которая увеличит могущество человека, а желаю перехода этой крупной промышленности в руки общества. Путь же и постепенность этого перехода для меня неясны. Удешевление кредита? Участие рабочих в прибылях предприятия? Ограничение законом иметь в частной собственности машины известной силы и открытие больших фабрик самим государством? В конце концов только последнее разрешение и будет настоящим, т. е. разрешение еще более категорическое: запрещение каких бы то ни было частных предприятий, где бы орудия производства принадлежали не тому или не тем лицам, к<ото>рые работают в предприятии. Но мне жаль той массы индивидуальных усилий, к<ото>рые при этом могут быть заглушены. Мне противна чисто бюрократическая организация всей добывающей промышленности. — Как ты на все смотришь?
Вообще я не могу, кроме всего сказанного, отрешить еще этот вопрос от вопроса торговли и таможенной пошлины. Может быть, самое правильное разрешение всего этого вопроса было бы: заведение национальной торговли и национальных больших фабрик, на которых бы находил сравнительно выгодный заработок всякий нуждающийся в труде. И наряду с этим свободное допущение всякой иной торговли и промышленности и покровительственные меры мелкими промышленниками — в виде льготного доставления им орудий производства.
Ясно как Божий день, что и тут, во всяком случае, самое важнейшее — настоящее правительство и самоуправление. — Конечно, это ты так же признаешь, как и я.
III. Скорее финансовая мера, чем социальная (с последним у меня соединяется представление о производстве и его условиях), — это уничтожение %, и мера к этому — взимание с процентных сборов значительного процента, процентов до 20—25. В связи с этим мне очень хотелось бы знать, какой способ взимания налогов ты признаешь наилучшим.
IV. Социальная реформа, которая имеет особую важность, — это уничтожение милитаризма, что, впрочем, тесно связано с вопросом национальным и тоже разрешается нелегко. Французские республиканцы при Наполеоне включили в свою программу уничтожение постоянной армии…24
С вопросом национальным у меня связывается вопрос об иммиграции. Мне, признаюсь, не хочется, чтобы к нам понаехало много немцев, я не хочу, чтобы Россия стала Америкой, для меня нация имеет свою особую жизнь. На днях я прочитал статью «Московских Ведом<остей>» об иностранной колонизации. Я не знаю, какие тут могут быть предприняты меры, но я не имел смелости подумать: пускай кто хочет селится, где захочет. — Как ты об этом думаешь? —
Митя
С. Михайловское. 2 ноября 1890.
Я все это время очень много думаю о твоих письмах и моих ответах о социализме и либерализме, и хочется еще ужасно много написать тебе. Поэтому медлю с посылкой письма, которое давно уже написал. Чувствую, какая там масса несказанного, а вместе сознаю, что именно эта масса делает для меня невозможным всю ее высказать и что надо отправлять письмо, потому что все равно писать совсем некогда, а письмо и в таком виде все-таки может подать повод к длительному взаимному выяснению и наших и вообще компанейских взглядов. Мне бы особенно хотелось услышать твое более обстоятельное изложение своих теорий. Слышанное мною от тебя до сих пор для меня совсем недостаточно. Я совсем не понимаю ни того, что ты разумеешь под коллективизмом, ни какова твоя практическая программа, ни каково по-твоему отношение коллективизма к либерализму. Недостаточно еще сказать, что они друг друга дополняют, что коллективизм есть продолжение либерализма, дальнейшее освобождение личности. Надо еще обстоятельно выяснить, в чем же должно заключаться это освобождение, т. е. как ты понимаешь коллективизм. — Повторяю: на том, что хороший социализм либерализму не противоречит по своей идее, — мы совершенно все согласны, и этого незачем доказывать. Но что такое хороший социализм, об этом необходимо много толковать.
Ты пишешь, что Кор<саков>25 не может равнодушно слышать о социалистах, но ведь он и прав со своей точки зрения. Социалисты очень часто высказывают полное непонимание принципов либерализма и преступное равнодушие к формам политического строя. И даже в значительной степени социализм как историческое явление развивает пренебрежительное отношение к формам политическим. И Беллами, к<ото>рый расхватывается в Европе и Америке, такой хороший образец этого в больших размерах, как В. В.26 такой типичный в этом отношении образец, в размерах меньших. Политическая тупость — вот что возмущает Корсакова у социалистов и возмущает справедливо.
А чтобы избавиться от нареканий в этой тупости, недостаточно одно голое отрицание ее, а необходимо ясное и подробное выяснение политических взглядов, чего ты, по-моему, в письме не даешь.
Впрочем, все это я ведь несколько раз повторил в своем письме. Надо его поскорее отправить к тебе, как ни плохо и неполно оно выражает мои мысли. Буду ждать с большим нетерпением ответа от тебя. Как бы хотелось все свое время посвящать этим вопросам! В сущности — как нехорошо откладывать их разрешение и делать повседневные дела... хотя это необходимо и, напротив, еще слишком как будто много времени посвящаешь им. Прощай. Надо бы написать про наши обстоятельства, планы и вообще жизнь. Но деревенская лень и недосуг мешают.
Митя27
Предисловие и публикация Н. П. СОКОЛОВА
Опубликовано: Октябрь, 1992, №11, с. 156–163.
1 Реабилитирован определением той же коллегии в 1957 г. «за отсутствием состава преступления».
2 Небольшая литература о «Приютине» или основана исключительно на личных воспоминаниях и опубликованных материалах (Вернадский Г. В. Братство «Приютино». Новый журнал, 1968. № 93; 1969. №№ 95 — 97) или грешит намеренным сужением проблематики (Левандовский А. А. Кружок Ф. Ф. Ольденбурга. Проблемы истории СССР, вып. VI. М., 1977); Аксенов Г. П. «И все великое не сон». (Прометей, т. 15, М., 1988).
3 Вернадский В. И. Очерки и речи. Вып. 2. Пг.. 1922, с. 106.
4 Гревс И. М. В годы юности. Былое, 1918, .№12. с. 52.
5 Там же. 1921, № 16. с. 138.
6 Там же. 1918, № 12, с. 44.
7 Вернадский В. И. (1863—1945) —естествоиспытатель, философ. Член братства «Приютино».
8 Беллами Э. (1850—1898) — американский писатель. Имеется в виду его утопический роман «Взгляд в прошлое» (1887); русский перевод «В 2000 году», Спб., 1889. В романе с сочувствием описывается социалистическое общество, построенное в США путем мирной эволюции, в котором «рабочий вопрос» решен путем создания «промышленной армии», где все граждане обязаны служить до 45 лет, после чего становятся «почетными членами цехов» и получают право избирать «генерала цеха». Из этих «генералов» формируется правительственный аппарат, занимающийся управлением полностью огосударствленным хозяйством нации.
9 Подчеркнуто синим карандашом и поставлен вопросительный знак. Помета А. А. Корнилова черным карандашом: «Нужно учиться у истории».
10 Подчеркнуто синим карандашом с пометой А. А. Корнилова: «Это с точки зрения свободы, а с точки зрения любви?»
11 Подчеркнуто Корниловым. Помета: «А когда земли станет мало?»
12 Помета А. А. Корнилова черным карандашом между строк: «Я говорил не о госуд<арстве>, а об общественном строе, и не в создании, а о влиянии».
13 Помета Корнилова черным карандашом между строк: «Напротив, это очень верно!»
14 Шеффле А. Э. Ф. (1831 — 1903) — австрий-экономист, социолог и государственный деятель. Теоретик органической школы в социологии. В основной работе «Строение и жизнь социальных тел» (Тт. 1 — 4, 1875—78) отождествлял общество и биологические организмы, рассматривая экономическую жизнь общества как обмен веществ в организме.
15 Помета А. А. Корнилова черным карандашом: «А я не знаю еще, не надо ли даже стараться скопить в одни руки большие средства».
16 Помета А. А. Корнилова: «Еще бы! Дм. Ив., но другие?»
17 Подчеркнуто. Помета А. А. Корнилова: «Почему же правовой теории Дмитрий Иванович приписывает воспитательное значение, в к<ото>ром отказывает социализму?»
18 Положением 12 июля 1889 г. волостное крестьянское самоуправление было поставлено под контроль земских участковых начальников, совмещавших судебные и административные функции. Установленный способ отбора кандидатов на эти должности делал институт земских начальников почти исключительно дворянским по составу, чем фактически восстанавливалась сельская администрация, аналогичная вотчинной власти дореформенного периода.
19 Продолжение письма ошибочно находится в ЦГАОР. ф. 635. оп. 1, д. 293 (письма Д. И. Шаховского В. И. Вернадскому), лл. 150—156.
20 Помета А. А. Корнилова: «Вот это верно».
21 Статья 164 «Положения о выкупе крестьянами, вышедшими из крепостной зависимости их усадебной оседлости, и о содействии правительства к приобретению крестьянами в собственность полевых угодий» 19 февраля 1861 г.: «Право на участие в общем владении приобретенною обществом землею каждый отдельный крестьянин может уступить постороннему лицу не иначе, как с согласия мира», упомянута, вероятно, ошибочно. Имеется в виду ст. 163, говорящая о порядке раздела общинной земли на подворные участки.
22 Сумма выкупа надельной земли по «Положению» 19 Февраля 1861 г. вычислялась не по рыночной оценке земли, а путем «капитализации оброка» (годовой оброк, платимый крестьянами владельцу, приравнивался к годовому доходу в размере 6% с капитала). Тем самым выкупная сумма фактически являлась компенсацией помещику за потерю работника, замаскированным выкупом личной свободы крестьянина.
23 Смайльс Самуэль (1812 — 1904) —английский писатель и публицист. Имеется в виду его книга «Герои труда. История четырех английских работников» (Спб., 1870), включающая четыре биографии инженеров-изобретателей.
24 На выборах законодательного корпуса 1869 года во Франции «бельвилльская программа» лидера буржуазных республиканцев Леона Гамбетта включала упразднение постоянной армии. Однако республиканские правительства, пришедшие к власти после правительственного кризиса 1879 г., отказались от реформы воинской повинности.
25 Корсаков И. А. (1846—1912) — адвокат, земский деятель Тверской губернии, член конституционно-демократической партии, депутат I Государственной Думы.
26 Воронцов В. П. (1847—1918) — экономист, социолог и публицист. В 1880—90-е годы ведущий идеолог народничества, теоретик «народного производства» (некапиталистического). Писал под псевдонимом «В. В.».
27 Помета А. А. Корнилова черным карандашом: «Ст<р>оя общ<ественный> строй на рацион<альных> началах справедливости и разума, нельзя не об<ра>щать вовсе внимания на историю и общие свободы и направл<ение> всемирн<ого> историч<еского> процесса»