В Москве открыли табличку "Последний адрес" в память профессора биохимии Александра Кизеля, расстрелянного в 1942 году и реабилитированного в 1956-м. Волонтеру проекта "Последний адрес" Оксане Матиевской удалось согласовать все разрешения, договориться со всеми жильцами дома и организовать открытие таблички. Ее прикрутили к стене 6 мая.
Имя Александра Кизеля известно не так широко, как имя Николая Вавилова, но трагические судьбы этих двух выдающихся ученых сопоставимы. Не только потому, что они погибли в застенках сталинского НКВД – оба они внесли заметный вклад в развитие советской и российской науки. Вавилов создал школу генетиков, которая стала объектом политических атаки и травли. Кизель создал школу советских биохимиков растений, которую не прикончили, а, скорее, сохранили, благодаря покровительству его ученика академика Александра Опарина, умело маневрировавшего между чинушами советской биологии и интересами подлинной науки.
Однако Кизеля это не спасло от гибели. В феврале 1942 года, когда немецкую армию почти уже отогнали от Москвы, Кизель был арестован и через полгода расстрелян на полигоне "Коммунарка". В приговоре было сказано: "По обвинению в антисоветской агитации и пропаганде". Вначале считалось, что Кизеля не расстреляли сразу; поскольку он был очевидно безвреден для советского государства, то теплилась надежда, что ученый жив. Поиски продолжались довольно долго, но оказалось, что убили его еще в сентябре 1942-го.
Кизель окончил физико-математический факультет Московского университета в 1904 году и остался работать там по приглашению академика Климентия Тимирязева. В 1907, 1909 годах работал у Эрнста Шульце в Цюрихе. Стажировался в Гейдельберге, Геттингене и Париже. В 1908 году после сдачи магистерских экзаменов стал приват-доцентом Московского университета. В 1909 году работал в лаборатории будущего лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине Альбрехта Косселя. Вернулся в Россию в 1918 году и был избран профессором Саратовского университета.
Успевал читать лекции на учительских курсах, на курсах садоводства, в Обществе естествоиспытателей, состоял членом Комиссии по изучению реки Волги при Саратовском микробиологическом институте. Во время работы Кизеля в Саратове его ученик Александр Опарин занял должность ассистента кафедры физиологии растений. В 1922 году Кизель вернулся из Саратова в МГУ, заняв должность сверхштатного профессора. Читал факультативный курс биохимии растений для студентов-ботаников, который с 1929 года стал обязательным. В 1929 году возглавил образованную на ботаническом отделении кафедру биохимии растений. В 1930 году основал кафедру биохимии растений МГУ.
В Москве Кизель обосновался в пятиэтажном кирпичном доме, в котором проживало довольно много ученых. Когда доброволец "Последнего адреса" Оксана Матиевская взялась за дело и начала последовательно обходить всех жильцов дома по Померанцеву переулку, чтобы получить разрешение на установку таблички, особых возражений она не встретила. И только одна дама возразила решительно: "Кизель? Опять вы со своими евреями? Других, что ли, нет?" Впрочем, Александр Робертович Кизель не был евреем. Он происходил из семьи обрусевших немцев и занимался той областью науки, которая в конце XIX первой половине XX века считалась немецкой – биохимией растений. В XXI веке она преобразилась в биотехнологию и молекулярную биологию.
Выступавшие на открытии "научные внуки Кизеля", сотрудники МГУ и Российской академии наук, член-корреспондент РАН Борис Ванюшин и доктор биологических наук Алексей Топунов говорили о том, какой огромный вклад в создание российской школы биохимии внес Кизель с его немецкими въедливостью, педантичностью и европейским опытом. Самым известным учеником Кизеля был академик Андрей Белозерский, Герой Социалистического Труда и основоположник молекулярной биологии в СССР.
Другим учеником Кизеля был мой дед, профессор Московского пищевого института Вацлав Кретович. Каждый раз, когда мы бывали в районе между Пречистенкой и Остоженкой (а бывали мы там часто), он просил проехать мимо дома в Померанцевом переулке. Дед очень горевал о судьбе своего учителя, не мог поверить, что с ним расправились так запросто. Бережно хранил последнюю открытку, отправленную ему Кизелем в эвакуацию в Киргизию в 1942 году. Когда вышла последняя "красная" Большая советская энциклопедия, дед написал в ней статью о Кизеле. Позже он посвятил Кизелю статью в брошюре "Очерки по истории биохимии в СССР".
В 1978 году в ФРГ деду была присвоена медаль имени немецкого биохимика Неймана за статью, опубликованную в 1936 году в журнале Planta. Кретовича вызвали в Международный отдел президиума АН СССР и вручили медаль. Родственники недоумевали: "Как это получилось?" Только теперь понятно, что это был "привет от Кизеля", который тогда, в конце 1930-х годов, способствовал публикации работы деда в важнейшем немецком научном журнале. Дед никогда не бывал в ФРГ, зато в ГДР Кретовича избрали почетным доктором Берлинского университета имени Гумбольдта. Это подтверждает утверждение о том, что настоящая наука не знает границ.
Когда я представляю себе февральскую Москву 1942 года, покинутую всеми, кто только мог убежать из города, уехать в эвакуацию; голодную и холодную Москву, переполненную страхом, где чекисты, офицеры НКВД, рыщут по городу, отрабатывая свой усиленный паек, нетрудно понять, какой легкой добычей мог стать для них 60-летний профессор, возможно, способный неудачно пошутить, говоривший по-русски с легким немецким акцентом. Никто не принял во внимание, что сын Кизеля – Владимир, отказавшись от брони, пошел на фронт и воевал под Москвой. Он защищал столицу, а через год в Москве его 60-летнего отца убили свои же. А мать отправили в ссылку.
"Что сидишь? Ждешь своих немцев, гад?" – так и слышится голос чекиста, вошедшего в квартиру в доме по Померанцеву переулку. По воспоминаниям Белозерского, Кизель категорически отказался покинуть осажденную Москву. С позиций того времени арест ученого возможно понять, но с позиций восприятия высшей стоимости человеческой жизни оправдать его невозможно.