Москва, Большой Казенный переулок, 8, строение 2
На карте На карте

| 09 декабря 2018

Доходный дом был построен в 1913 году архитектором С.М. Ерофеевым для Пантелеймона Сергеевича Орлова, сына богородского купца и промышленника. После Октябрьской революции здание было национализировано, и квартиры в нем стали коммунальными.

Согласно базам «Мемориала», по крайней мере два жильца этого дома были расстреляны в годы Большого террора. Обоим сегодня мы установили памятные знаки. Заявительницей выступила внучка одного из репрессированных, Вероника Рымкевич. Она же написала для нас статью о своем деде, которую мы публикуем ниже, а также помогла нам в поисках информации о соседе своего деда, фтизиатре Зиновии Давидовиче Лурье.


Иван Михайлович Рымкевич родился в 1900 году в городе Ново-Вилейске Виленской губернии (ныне – пригород Вильнюса). Седьмой ребенок в небогатой семье польских дворян, он рано лишился отца и успел получить только начальное образование в городском приходском училище. По окончании училища он мог бы поступить в Ново-Вилейскую учительскую семинарию, а затем – в университет или Академию живописи, как его старший брат Юзеф, но начавшаяся Первая мировая война разрушила не только его планы, но и весь довоенный уклад жизни.

Отступление русских войск сопровождалось эвакуацией мирных жителей, а также заводов и учреждений западных губерний Российской империи. Людей принудительно вывозили вглубь России, в первую очередь, молодых мужчин, которых могло рекрутировать немецкое командование. Возможно, поэтому Иван вместе с одним из братьев был вывезен в Москву, а их мать и сестры, в числе других беженцев, оказались в Центральной черноземной области.

К лету 1915 года в царской России число переселенных мирных жителей достигло трех миллионов, а к моменту выхода из войны в ноябре 1917 года увеличилось до шести-семи миллионов. Масштабы бедствия можно представить, изучив в ГАРФе (Государственный архив РФ) архив Центральной коллегии, занимавшейся делами военных и гражданских пленных, заложников и беженцев (Центропленбеж).

Первое время городские власти и благотворительные общества оказывали беженцам помощь, но, чтобы выжить в чужом городе без семьи и дома, надо было искать работу. Брат Казимир устроился слесарем на фабрике, а 14-летнего Ивана биржа труда направила чернорабочим на Трехгорный пивоваренный завод. Пиво здесь уже не варили – в то время в России действовал сухой закон. Большая часть рабочих была мобилизована на фронт, остальные уволены, а пивовары-немцы фактически оказались в положении заложников. Военное ведомство изобретало разные варианты использования завода, например, организовывало здесь сушку сухарей. В 1915 году пивоваренный завод получил заказ на изготовление взрывчатых веществ и красителей для текстиля.

На «Трехгорке» Иван проработал около полутора лет и, наверное, совсем потерял бы здоровье, таская бочки с химикатами, если бы не счастливое стечение обстоятельств. Его выручил хороший почерк, приобретенный в училище. Однажды мастер цеха заметил, что парнишка расписался за что-то в ведомости, да еще и с изящным росчерком. «Ты грамотный? И считать умеешь?», – спросил он Ивана и привел его в контору, где ему дали более квалифицированную работу табельщика.

Через полгода, уже имея опыт ведения конторских книг, Иван получил место на складе фабрики механической вышивки «А. Мозер и сыновья», которая также была эвакуирована из Ново-Вилейска. Но вскоре фабрика закрылась, работы не было, да и жизнь в Москве стала небезопасной. Весной 1917 года, после уголовной амнистии, объявленной правительством Керенского, город наводнили банды грабителей, которым никто не противостоял – царская полиция была упразднена. Вместо полиции Временное правительство учредило Народную милицию, состоявшую в основном из студентов и конторщиков, имевших опыт делопроизводства. Так 2 августа 1917 года началась работа Ивана Рымкевича в милиции. За два месяца он вырос от делопроизводителя до участкового инспектора, а затем и до помощника начальника по уголовно-следственной части.

Тогда Иван и не думал, что это надолго. Старшая сестра Софья хлопотала о возвращении всей семьи в Ново-Вилейск, однако получить разрешение на выезд было непросто, так как Виленский край постоянно находился в эпицентре военных действий и зависел от политических амбиций России и Польши. Наконец, в октябре 1920 года, после подписания перемирия в советско-польской войне, у Рымкевичей появилась возможность вернуться домой. Первыми отправляли женщин и детей. Иван оказался в списке следующего эшелона: «Список лиц, выезжающих в Литву № 214б от 19 окт. 1920. <…> № 685 Римкевич Иван Михайлов. 18 лет, литовец, пом. нач. 34 отд. Моск. Милиции».

Эта строка, как и некоторые другие в списке, зачеркнута красным карандашом. Он не уехал. Возможно, он передумал сам, или друзья уговорили его остаться. Однако была еще секретная инструкция Центрпленбежа, предписывавшая в последнюю очередь реэвакуировать молодых и занимавших ответственные посты литовцев и поляков.

С 1922 года Иван Рымкевич работал в Московском управлении уголовного розыска, легендарном МУРе. В семье сохранилась фотография: рядом с Иваном - его друзья и коллеги: Тыльнер, Осипов, Свитнев, Кондиано, герои романов Льва Шеина и Эдуарда Хруцкого, ярко описавших приключения холмсов и ватсонов молодой советской России. За время работы в МУРе Иван Михайлович участвовал в расследовании сложных уголовных дел. Он уделял особое внимание незначительным, на первый взгляд, деталям, которые указывали на почерк конкретного преступника. Одним из его главных принципов было корректное, уважительное отношение к подследственным. По рассказам единственного пережившего репрессии сослуживца, иногда арестованные соглашались давать показания, только если их дело передавалось Рымкевичу.

И.М. Рымкевич

В 1925 году Иван Михайлович женился на Марии Николаевне Горяйновой и после рождения сына семья переехала в дом № 8 по Большому Казенному переулку. Рымкевичи получили одну из комнат в коммунальной квартире, где кроме них проживало еще пять семей.

До апреля 1936 года Иван Михайлович занимал должность заместителя начальника Бауманского районного управления милиции, а после, в связи с изменением границ и числа районов Москвы, был назначен в Дзержинский район заместителем начальника милиции по оперативной части.

Понимал ли он, что волна политических арестов, чистка в руководстве московской милиции доберется и до него? Он видел, что происходит. В постановлениях Политбюро ЦК ВКП(б) и соответствующих директивах НКВД по разгрому мифических «шпионско-диверсионных контингентов» поляки шли первыми в списке национальностей, включавшем также латышей, немцев, эстонцев, греков, китайцев, болгар... В ночь, когда к нему пришли с обыском, - а случилось это 27 февраля 1938 года - он уже знал, что не вернется.

«Я хорошо помню ту, последнюю ночь, когда я проснулся и увидел в комнате каких-то людей в военной форме без петлиц, – вспоминает его сын, Анатолий Иванович. – Чувствовалось какое-то напряжение, и я понимал, что плакать нельзя. Потом папа оделся, поцеловал меня, и они ушли. Последние слова, которые он сказал маме: «Прошу об одном: воспитай сына».

Об этой, одной из самых страшных операций в истории сталинских репрессий и по количеству репрессированных, и по методам, которыми выбивались признания, довольно подробно написал доктор исторических наук А.Ю. Ватлин в статье «Огонь по своим». Имея доступ к архивным делам арестованных милиционеров, он беспристрастно изложил хронологию событий, которые долгие годы тщательно скрывались за выдуманными датами в свидетельствах о смерти с помощью фальшивых справок и формулировки «десять лет без права переписки».

Как утверждает Ватлин, массовые аресты служащих Управления рабоче-крестьянской милиции (УРКМ) Москвы начались в феврале 1938 года: всего за две недели в Таганской тюрьме оказались полсотни милиционеров, в основном оперативные сотрудники уголовного розыска и ОБХСС. Но для создания видимости масштабного контрреволюционного заговора этого было недостаточно. Под арест брали всех, кто имел отношение к милиции: технических работников, машинисток, шоферов, врачей… «В число репрессированных попали педагог детской комнаты милиции, переводчик с немецкого, четыре музыканта оркестра, два фотографа из угрозыска и даже начальник пионерского лагеря ОРУДа», - уточняет Ватлин.

Основания для ордера были надуманы, многие справки подписывались задним числом. При этом задержанных произвольно определяли в латышскую либо польскую контрреволюционные шпионские группы, согласно спущенному сверху «плановому лимиту». Только на Бутовском полигоне захоронены 54 сотрудника милиции, 12 из них – начальники районных отделений. Все они были расстреляны по сфальсифицированным обвинениям.

Имя Рымкевича следователи включили в состав так называемой «польской контрреволюционной националистической организации», якобы вскрытой в управлении московской милиции. Руководителями группы они «назначили» бывшего начальника школы комсостава милиции при Управлении милиции города Москвы латыша Якова Ивановича Дектера и бывшего начальника 10 отдела уголовного розыска Фрица Фрицевича Динсберга (в июне 2017 года «Последний адрес» установил табличку Динсбергу, расстрелянному 8 мая 1939 года).

Участники этой организации, по версии следствия, «вели работу по созданию повстанческих отрядов и подготавливали выполнение террористических актов против руководителей партии и Советского правительства». Рымкевич якобы был завербован в организацию в 1935 году и «имел задание создавать на предприятиях Дзержинского района повстанческие диверсионные группы».

По своей анкете Иван Михайлович Рымкевич подходил на роль участника вымышленной шпионской группы идеально: одного факта эвакуации в 1915 году было достаточно, чтобы обвинить его в «незаконном переходе границы без документов». Кроме того, в народную милицию он вступил при Керенском, членом ВКП(б) никогда не был, поляк, католик, да еще и дворянин, поэтому участь его была предрешена.

31 мая 1938 года Комиссией НКВД СССР и прокурора СССР были приговорены к высшей мере наказания 18 человек в рамках одного сфабрикованного дела. В их числе был и Иван Михайлович Рымкевич. Его расстреляли 16 июня 1938 года. Рымкевичу было 38 лет.

И.М. Рымкевич с женой

У Рымкевича остались жена и шестилетний сын. Не зная о судьбе мужа, Мария Николаевна искала его по тюрьмам, пытаясь отнести ему передачи. В скорбной очереди таких же, возможно, уже овдовевших женщин ей объяснили, что, приносить еду, белье и записки из дома бесполезно, передать можно было только деньги, причем небольшую сумму, и лучше не отдавать все сразу, чтобы была возможность прийти еще раз. Если передачу приняли, значит, ее муж еще жив, если отказали – его больше нет. В конце концов, она получила стандартную отписку: «58-я статья, десять лет без права переписки и высылка в дальние лагеря Сибири».

Мария Николаевна безуспешно искала работу и каждый день ждала ареста, вздрагивая от любого стука в дверь и чужого взгляда на улице. Анатолий Иванович вспоминает, что в это время заботу о нем взяли на себя соседи: «К счастью, и в квартире, и в доме люди понимали, что творится что-то несправедливое, страшное, сочувствовали нам и старались помочь».

В 1946 году семья получила новую справку о судьбе Ивана Михайловича: «Умер в лагере 15 мая 1945 года». Истинную дату и причину смерти родные узнали лишь в перестройку.

Иван Михайлович Рымкевич был реабилитирован в 1956 году. В определении Военной коллегии Верховного суда СССР особо указано, что «Рымкевич осужден необоснованно, по сфальсифицированным обвинительным материалам».


Зиновий Давидович Лурье родился в 1887 году в Могилеве. Получил высшее образование.

Согласно справочнику «Вся Москва» за 1927 год, Лурье уже тогда работал в Сокольниках заведующим детским санаторием по борьбе с костным туберкулезом.

«Зиновий Давыдович был медлительным, невозмутимо-спокойным человеком, - вспоминала много позже одна из его тогдашних пациенток театровед Евгения Павловна Зенкевич, проведшая в санатории четыре года. - Дел у него обычно бывало невпроворот, однако он всегда находил время, чтобы поговорить с ребятами по душам. Чаще всего после конца рабочего дня, когда почти весь персонал расходился по домам. Завозившись с неотложными делами, Зиновий Давыдович часто оставался ночевать в санатории.

Входил он в палату тихо, не спеша, подходил к чьей-нибудь кровати, садился рядом, и, непонятно как, начинался разговор о самом важном, о самом сокровенном. Каждый после разговора с ним чувствовал себя счастливым, успокоенным даже тогда, когда наши мысли и поступки не вызывали у него одобрения. Просто все становилось на свои места. <…>

Помню очень характерный для Зиновия Давыдовича эпизод. Мы с мамой приехали в санаторий на осмотр. После рентгеновского снимка нужно было проверить мой вес, а весы находились на втором этаже, дальнейший же осмотр должен был продолжаться на первом. Чтобы не заставлять меня лишний раз одеваться, Зиновий Давыдович завернул меня в простыню, взял на руки и понес. Я отнеслась к этому с восторгом и удивилась, услышав мамин встревоженный голос: "Зиновий Давыдович, что вы делаете? Ведь Женьке уже 12, и она, что называется, девушка с весом!" "Своя ноша не тянет!" - как всегда, тихо ответил Зиновий Давыдович, и сказанное было действительно правдой, а не так, для красного словца».

Одно время Зиновий Давидович работал консультантом хирургического отделения 1-й образцовой туберкулезной больницы для детей, а к моменту ареста он был заведующим отделением Центрального туберкулезного института.

Лурье арестовали 15 февраля 1938 года и обвинили в «активном участии в антисоветской террористической организации».

Его продержали в тюрьме семь месяцев. 17 сентября 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его в высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Ему был 51 год.

Зиновий Давидович Лурье был реабилитирован в 1956 году.

Церемония установки табличек «Последнего адреса» (фото), (видео)

Фото: Мария Олендская



Неправильно введен e-mail.
Заполните обязательные поля, ниже.
Нажимая кнопку «Отправить» вы даете согласие на обработку персональных данных и выражаете согласие с условиями Политики конфиденциальности.