Москва, улица Доватора, 7
На карте На карте

| 13 октября 2019

До 1960 года улица Доватора носила название Малые кочки, поскольку когда-то примыкала к болоту. В 1925 году рядом, на улице Усачева, началось строительство одного из первых в Москве жилых комплексов — «Усачевки» (архитекторы проекта А.И. Мешков, Н.М. Молоков и др.), который включал в себя девять домов, отчасти выходивших на улицу Доватора. Комплекс, с просторным квартирами и большими благоустроенными дворами, был закончен в 1928 году и, хотя и назывался «рабочий поселок», предназначался в основном для «старых большевиков». Позднее улицу Доватора застроили похожими домами, в 1929 году был построен дом № 7, в котором, по рассказам его жителей, поселились сотрудники Института красной профессуры, преподаватели других вузов. В 1930-е годы многие из них были арестованы.

Согласно базам «Мемориала», не менее 17 жильцов этого дома были репрессированы в годы Большого террора. В октябре 2018 года мы установили памятные знаки двоим из них. В феврале 2019-го – еще одну табличку . Сегодня сюда добавилось четыре памятных знака. Все четыре заявки подал политолог Алексей Макаркин. Он же подготовил для нас тексты о репрессированных, которые мы публикуем ниже.


Е.Н. Сергеев, 1919 год

Евгений Николаевич Сергеев родился в 1887 году в селе Таловая Балка Александровского уезда Херсонской губернии. Его отец был художником, мать – домохозяйкой. В детстве он увлекался музыкой, литературой, изобразительным искусством, но в конце концов выбрал для себя военную карьеру.

В 1905 году Евгений окончил Николаевский кадетский корпус в Санкт-Петербурге и там же в 1908 году - Николаевское инженерное училище. Военный инженер Сергеев проходил службу в 7-м понтонном батальоне, дислоцированном в Варшавской губернии. В 1912 году он поступил в Николаевскую военную академию, готовившую военную элиту. Успешно окончив два ее класса, он поступил на дополнительный курс, готовивший офицеров Генерального штаба. Но началась Первая мировая война, и вместо учебы Сергеева отправили в действующую армию. Офицером Генштаба он стал уже на фронте.

Война для поручика Сергеева началась в строю – как технический специалист он служил в Собственном Его Императорского Величества железнодорожном полку на Юго-Западном фронте, был контужен в голову. Но в ноябре 1914-го его перевели в штаб, и с тех пор он служил в штабах разных уровней: вначале помощником начальника службы связи штаба 9-й армии под началом одного из лучших русских полководцев того времени Платона Алексеевича Лечицкого (он умрет в советской тюрьме в 1923 году). Но уже в феврале 1915 года Сергеев перевелся обер-офицером для поручений при штабе XXX армейского корпуса, которым командовал Андрей Медардович Зайончковский – военный ученый, позднее служивший в Красной армии и сотрудничавший с ГПУ.

В 1916 году Сергеев служил старшим адъютантом штаба 71-й пехотной дивизии, вначале воевавшей в составе XXX армейского корпуса на Юго-Западном фронте, а затем переброшенного на вновь созданный Румынский фронт. По словам военного историка Антона Керсновского, «дивизия имела славные дела на Стоходе в Брусиловское наступление (где отличился полковник Концеров с 283-м пехотным Павлоградским полком), а в августе 1917 года поголовно легла в тучах немецкого газа под Марашештами в Румынии, остановив армию Макензена и тем геройски закончив свое существование». Командовали дивизией во время службы в ней Сергеева два незаурядных военачальника: генерал Николай Августович Монкевиц (он станет эмигрантом, а в 1926 году таинственно исчезнет из Парижа, то ли покончив жизнь самоубийством, то ли бежав в СССР) и отважный Павел Григорьевич Канцеров, произведенный в генерал-майоры и тоже затем эмигрировавший за границу.

Старший адъютант штаба – это аналог современного начальника оперативного отдела, то есть офицер, отвечающий за планирование военных операций, ближайший помощник начальника штаба. Некоторое время Сергеев исполнял обязанности начальника штаба. Служил хорошо, неоднократно повышался в чинах – начал войну поручиком, а закончил подполковником (чин ему был присвоен за несколько дней до Октябрьской революции). Сергеев был награжден несколькими орденами.

Впрочем, в трагическом для дивизии августе 1917-го он в ней уже не служил – в июле Сергеев был назначен помощником старшего адъютанта разведывательного отделения отдела генерал-квартирмейстера штаба 6-й армии, которой командовал генерал Афанасий Андреевич Цуриков. Осенью армия начала разваливаться, а после прихода к власти большевиков была объявлена демобилизация. В этих условиях Сергеев даже получил повышение, став старшим адъютантом (в данном случае, начальником армейской разведки), но стремительная карьера уже вряд ли радовала 30-летнего подполковника. Тем более, что новая власть упразднила офицерские чины и ордена, а Россия вышла из войны, подписав унизительный Брестский мир.

Надо было решать, что делать дальше. Сергеев некоторое время выжидает. Подполковник направляется в Петроград, где жили его пожилые родители, и ведет там частную жизнь, а 15 июля 1918 года добровольно поступает в Красную армию. К тому времени позиции большевиков заметно укрепились, было подавлено выступление левых эсеров. Возможно, выбор Сергеева был не идеологическим, а сугубо прагматичным.

Сергеев становится начальником штаба 2-й Петроградской дивизии, а через пару месяцев переводится помощником начальника оперативного отделения штаба Северного участка и Петроградского района (это перемещение объяснялось заботой о больных родителях). Но Гражданская война разгорается, квалифицированные специалисты были нужны на фронте. 8 ноября Сергеева отправляют на Восточный фронт воевать против белых войск, которыми буквально через несколько дней станет командовать адмирал Александр Васильевич Колчак. Вначале Сергеев занимает хорошо знакомые ему штабные должности - начальника штаба Особой бригады 3-й армии, помощника начальника оперативного отдела штаба 3-й армии, начальника штаба 30-й стрелковой дивизии, входившей в состав 3-й армии.

30-я стрелковая дивизия была сформирована на Урале из рабочих, солдат и красногвардейцев и считалась одной из самых надежных советских частей на Восточном фронте. Некоторое время ей командовал будущий маршал Василий Константинович Блюхер. Его сменил помощник Блюхера, бывший казачий офицер Николай Дмитриевич Каширин – именно при нем Сергеев был начальником штаба. 6 августа 1919 года Каширина перевели командовать Оренбургским укрепленным районом, и во временное исполнение обязанностей начальника дивизии вступил Сергеев.

Е.Н. Сергеев, 1920 год

«Временное» пребывание на новой, непривычной для Сергеева командной должности, затянулось на четыре месяца – для войны срок немалый. За это время дивизия добилась больших успехов: она остановила наступление колчаковских войск и 4 октября перешла в контрнаступление. После упорных двухнедельных боев сопротивление белых было сломлено. Затем Сергеев организовал преследование противника, и в начале ноября его дивизия вышла в район реки Ишим, где нанесла колчаковцам еще одно поражение. Дорога на Омск была открыта. 5 ноября дивизия Сергеева форсировала реку Иртыш и участвовала во взятии Омска, захватив при этом не только более пяти тысяч пленных, но даже два речных парохода.

За эти победы Сергеев был награжден орденом Красного Знамени – тогда единственным советским орденом, по престижу примерно соответствовавшим званию Героя Советского Союза. В приказе о награждении говорилось: «Столь крупными успехами дивизия обязана своему неутомимому руководителю, начальнику дивизии Сергееву, который, быстро и верно схватывая обстановку, немедленно принимал соответствующее правильное решение и энергично, смело, с присущей ему силой воли и умом проводил его в жизнь». Интересно, что до вступления в должность командира дивизии он не командовал даже батальоном – возможно, в его успехах сыграли свою роль не только полученные в академии знания, но и уроки генералов, подчиненным которых во время Первой мировой войны был Сергеев.

В свободное от военных действий время он любил играть на виолончели, которую всегда возил с собой в походном ящике вместе с книгами. Красноармейцы даже прозвали его «наш музыкальный начдив».

В декабре 1919 года Сергеев назначается начальником штаба 3-й армии, затем временно исполняет обязанности командующего 1-й революционной армией труда, в которую была преобразована 3-я армия. Весной 1920 года его перебрасывают на польский фронт, который становится главным для Советской России. В мае 1920 года Сергеев становится командующим Северной группой войск 15-й армии, которая в том же месяце перешла в наступление, форсировав Западную Двину. 11 июня на основе группы Сергеева была создана 4-я армия, которую он и возглавил. 4 июля началось новое наступление, которое носило стремительный характер. Армия Сергеева заняла Вильно, Гродно, вступила на территорию Польши и вышла на расстояние в 100 км от Варшавы. Казалось, еще немного, и польское государство рухнет.

В середине июля 1920 года Сергеев награждается вторым орденом Красного Знамени. А далее происходит непонятное. 6 августа победоносный командарм снимается с должности без предоставления новой и отзывается с Западного фронта. Причины этого решения до сих пор неясны. Однако Сергеев больше никогда и ничем не командовал, хотя остался в военной элите и позднее занимал высокие должности в штабах. В любом случае, смещение с должности позволило Сергееву избежать незавидной участи стать командующим разгромленной армией. В том же августе 1920-го на подступах к Варшаве 4-я армия, оторвавшаяся от тыловых баз, была полностью разбита. Вряд ли Сергеев мог что-либо изменить, если бы остался командармом.

В конце августа 1920 года его с большим понижением переводят на пост помощника начальника штаба 5-й армии в Восточной Сибири. В следующем году Сергеев становится помощником начальника штаба Петроградского военного округа, а вскоре - начальником штаба Петроградского укрепленного района. Одновременно он начинает заниматься преподавательской деятельностью в качестве главного руководителя по тактике в Военной академии РККА, пишет научный труд о советско-польской войне «От Двины к Висле», получивший высокую оценку польского маршала Юзефа Пилсудского, руководившего разгромом советских войск под Варшавой. Впрочем, эта оценка вряд ли повысила авторитет Сергеева в советской военной элите, представители которой перекладывали друг на друга ответственность за катастрофу августа 1920-го.

Е.Н. Сергеев с супругой, 1928 г.

Лишь в октябре 1925 года карьера Сергеева выправляется – он становится начальником штаба Ленинградского военного округа, через год переводится на аналогичную должность в Белорусский военный округ. Но дальше следует новый спад. В январе 1929 года Сергеев назначается начальником штаба в менее значимый Северо-Кавказский военный округ, а в конце того же года переходит на преподавательскую работу. Сергеев руководит кафедрами тактики и оперативного искусства Военной академии РККА, а в мае 1936 года становится старшим руководителем кафедры оперативного искусства и стратегии только что созданной академии Генштаба. В 1935 году Сергееву присваивается звание комдив, равное генерал-майору – очень скромно для бывшего командарма.

31 мая 1937 года Сергеев был арестован по обвинению в «участии в антисоветской организации». На следствии из него выбили признание вины, но на суде 10 сентября того же года он отказался от этих показаний. Однако еще 7 сентября фамилия Сергеева была включена в «расстрельный» список из 68 человек, подписанный Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым и Ежовым. Так что смертный приговор, вынесенный Военной коллегией Верховного суда СССР, был предрешен. В тот же день, 10 сентября, Сергеев был расстрелян. Ему было 50 лет.

Евгений Николаевич Сергеев был реабилитирован в 1957 году.

(Текст и фотографии основаны на материалах статьи Андрея Ганина и Алексея Степанова «Этапы большого пути комдива Сергеева» («Старый Цейхгауз» №5-6 (67-68) 2015 г.)).


Борис Александрович Севастьянов родился в 1898 году в Петербурге. В девять лет Борис был отдан во 2-й кадетский имени Петра Первого корпус, а в 1914 году он был переведен в Морской кадетский корпус, переименованный в 1916-м в военно-морское Его Императорского Высочества цесаревича училище. Судя по всему, Борис ревностно относился к учебе и будущей службе, что неудивительно – его отец Александр Тимофеевич был полковником морской артиллерии, а брат Георгий – лейтенантом флота (он погиб в ноябре 1917-го на подорвавшемся на мине эсминце «Бдительный»). Два альбома Бориса полны фотографий военных кораблей, флотских экипажей, офицеров, кают-компаний и вообще картин кадетской и военно-морской повседневности. Это все занимало основное место в его жизни.

Но с любимой морской службой все получилось не так, как мечталось и рассчитывалось. Еще будучи кадетом, Борис враждебно встретил Февральскую революцию и примкнул к право-монархической группировке, сложившейся в училище в первые же дни революции во главе с руководящим начальствующим составом и тремя десятками активистов. Была даже создана контрреволюционная монархическая организация. Но после того, как закончилось продовольствие и был арестован начальник Морского училища контр-адмирал Виктор Андреевич Карцов, кадеты вынуждены были сложить оружие, так и не сделав никакого дела.

Вскоре после Октябрьской революции Морское училище было закрыто, и Борис не смог его закончить (ему оставалось учиться около месяца). Некоторое время он был вынужден служить в красном флоте, а в начале 1919 года вместе со своим другом, мичманом Борисом Эвертом, он бежал на юг в Добровольческую армию генерала Антона Ивановича Деникина, добравшись из Петрограда до Одессы, а затем и до Крыма. Там Севастьянов назвался мичманом и показал себя профессиональным моряком. В белом флоте он командовал дивизионом моторных катеров-истребителей, который эвакуировал из Феодосии в Керчь, а затем пароходом «Гидра», на котором первый свой бой он принял в мае 1919-го. Затем он командовал катером в Волжской военной флотилии. Видимо, в это время выяснился факт самозванства «мичмана Севастьянова», однако с учетом его боевых заслуг это не только не повлекло за собой какого-либо наказания, но напротив, приказом Деникина № 2103 от 30 августа 1919 года Борис был официально произведен в мичманы.

25 апреля 1920 года Севастьянову уже приказом генерала Петра Николаевича Врангеля был за боевые отличия присвоен чин лейтенанта. В мае того же года он принял участие в десантной операции, благодаря которой врангелевцы овладели Северной Таврией. В августе 1920-го, командуя ледокольным катером «Азовец», Севастьянов вступил в бой с превосходящим по огневой мощи красным пароходом и вынудил противника выброситься на берег и взорваться. Много позже, на следствии в 1931 году, Севастьянов сообщил, что он был произведен в третий офицерский чин – старшего лейтенанта – и отмечен редчайшей наградой – учрежденным 30 апреля 1920 года орденом Святителя Николая Чудотворца. Видимо, за этот бой.

Вскоре Севастьянов заболел сыпным тифом и боролся со смертью почти до самого окончания белого сопротивления. Но затем он встал в строй и свой последний долг выполнил, будучи помощником командира транспорта «Мечта», перевозившего беженцев. На «Мечте» Севастьянов в ноябре 1920 года ушел в эмиграцию из Керчи в Константинополь. Там 31 декабря 1920 года (по старому стилю) 22-летний морской офицер женился на 18-летней сестре милосердия Таисии Дмитриевне Забугиной.

В эмиграции молодая семья прожила до 1922 года. Потом Борис и Таисия вернулись в Россию – они не могли дольше оставаться на чужбине, жить вне родины, вдали от близких. Борис недолго прожил в Харькове, где работал в американской благотворительной организации АRА, занимавшейся борьбой с голодом. В конце 1922-го он выехал в Москву, а вскоре - в Петроград, где недолго работал в Доброфлоте, но быстро был уволен.

В мае 1923 год он впервые был арестован, но через пару недель освобожден. После этого Борис снова уехал в Москву, где поступил на работу воспитателем, а затем завхозом в детский дом, располагавшийся в бывшей усадьбе Брокара в подмосковном Пушкино. В 1926 году он стал педагогом в 32-й московской школе, где проработал до июня 1930-го.

Все это время Севастьянов продолжал мечтать о море, и в 1929 году на общественных началах он организовал 2-й Хамовнический полуэкипаж ОСОАВИАХИМа (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). Еще раньше Борис раздобыл морской бушлат и белую флотскую фуражку с кокардой, в которых и щеголял на фотографиях как минимум с 1927 года. В какой-то момент он пытался устроиться на флотскую службу, но ему отказали.

В 1930-м в условиях усиления гонений на бывших офицеров Борис Александрович ушел из школы и поступил на работу в Экспортлес. Он участвовал в лесосплаве в Северном крае. Уже после ареста его отец писал секретарю ЦИК Авелю Енукидзе, что «…благодаря его ударной работе на Пинеге была выполнена на 100% работа, которой угрожал неминуемый срыв, сопряженный с громадными материальными убытками государству. И еще накануне своего ареста он изъявил согласие ехать на дальний Север на работу». Выехать снова на Север, подальше от чекистов, Севастьянову не удалось.

5 февраля 1931 года Борис Александрович был арестован по обвинению в руководстве «контрреволюционной офицерско-монархической группой». Следствие утверждало, что «контрреволюционная работа членов данной группы глубоко пустила свои щупальцы в разные слои населения и проводила среди своих единомышленников вербовку новых членов, устраивались под видом разных легальных вечеринок собрания, на которых обсуждались, критиковались вопросы проводимой политики Партии и Советской власти, высказывались о желании участвовать в террористических актах над видными работниками Партии и Власти, писали разную контрреволюционную литературу (стихотворения, рассказы и т.п.), которую распространяли среди контрреволюционных кругов, вели контрреволюционную работу среди рабочих московских предприятий, пытаясь этим самым подготовить их к разным антисоветским выступлениям».

Уже по этому тексту можно понять, что речь шла об общении бывших офицеров, которые высказывали друг другу свои мысли, читали свои произведения (среди авторов стихов был и Севастьянов). Сам Севастьянов показывал на допросе: «Своей охотничьей компанией устраивали изредка вечеринки со спиртными напитками (крюшон, глинтвейн), но не водкой. На этих вечеринках, куда женщины не допускались, декламировались стихотворения, высмеивающие того или другого товарища. Пачка таких стихотворений взята у меня при обыске». Он был очень живым, общительным, «общественным» человеком, экстравертом, находившим удовольствие в роевой жизни, будь то семья, корабельная команда, коллектив Доброфлота или ОСОАВИАХИМа, охотничий клуб или просто приятельская компания.

Сокамерник Севастьянова В.А. Колниболоцкий так описывал его внешность: «Был красивый мужчина, лет 30. Лицо у него было продолговатое, с орлиным носом, глаза были голубые, волосы светло-каштановые, и густая борода была разделена на две части, как у Скобелева». Севастьянов рассказывал ему, что поводом для ареста «послужило то обстоятельство, что на вечере у племянника Брусилова Яхонтова он имел неосторожность исполнить песнь-пародию на мотив “Он был шахтер, простой рабочий” со следующими изменениями: “Он был упрям, Иосиф Сталин, и шел всегда он напролом”».

10 апреля 1931 года коллегия ОПГУ приговорила Севастьянова к расстрелу. 15 апреля он был расстрелян. Ему было 33 года. В.А. Колниболоцкий вспоминал, что Борис Александрович, когда его вызвали, спокойно ушел с вещами. Похоронен он на Ваганьковском кладбище.

Борис Александрович Севастьянов был реабилитирован в 1989 году.

(Текст написан по материалам, собранным внуком Бориса Александровича Александра Никитича Севастьянова).


Борис Эдвинович Торгуд родился в 1885 году в городе Чердыни Пермской губернии в семье земского служащего. Его отец, бывший британский подданный Эдвин Торгуд, служил в Чердынском уездном земстве и в 1889 году принял активное участие в подготовке огромного (около 1200 страниц!) «Сборника статистических сведений по Чердынскому уезду Пермской губернии», до сих пор используемого специалистами. Он был автором вступительной статьи к этому труду. Позднее Эдвин Торгуд служил секретарем в Мензеленской уездной земской управе, работал в страховом обществе в Петербурге. Умер он в 1920 году.

В Мензелинске в 1894 году у Эдвина Торгуда родился еще один сын, Сергей, который стал оперным певцом. Как и его брат Борис, после Гражданской войны он жил в Харбине, где пел в Русской опере. Вернувшись на родину, Сергей Торгуд поступил в знаменитый Мариинский театр (в то время Театр оперы и балета имени Кирова). В 1937 году группа артистов этого театра (Викторин Райский, Лев Вительс, Сергей Торгуд) были арестованы по обвинению в шпионаже в пользу Японии и расстреляны.

Борис Торгуд пошел по стопам отца, выбрав профессию экономиста. Он окончил лучшее профильное учебное заведение того времени – экономическое отделение Петербургского политехнического института. Основанный по инициативе Сергея Юльевича Витте, этот институт готовил специалистов для нужд рыночной экономики России, которая быстро превращалась в мощную индустриальную державу. По окончании института Торгуд стал банковским служащим.

Как и многие его современники, Борис Эдвинович придерживался либеральных взглядов. В политических партиях он не состоял, но сочувствовал кадетам. Октябрьскую революцию он не принял. В 1918 году он был арестован чекистами в Екатеринбурге по подозрению в контрреволюционной деятельности, но через две недели был выпущен. После падения советской власти в Екатеринбурге в том же году было образовано Уральское правительство под руководством крупного предпринимателя-мукомола Павла Васильевича Иванова. Торгуд занял в нем пост секретаря Главного управления торговли и промышленности, которым по совместительству руководил тот же Иванов.

В конце 1918 года знакомый Торгуда, директор отделения Волжско-Камского банка в Екатеринбурге Владимир Петрович Аничков был назначен членом совета министра финансов Омского правительства. В Омске находилась и резиденция адмирала Александра Васильевича Колчака, только что ставшего Верховным правителем России – и его власть признали все антибольшевистские силы Урала и Сибири. Но колчаковскому правительству не хватало опытных кадров - министру финансов Ивану Адриановичу Михайлову было 28 лет, и он особенно нуждался в поддержке специалистов. Аничков вызвал в Омск Торгуда, который вошел в состав комиссии по денежному обращению при Михайлове. Судя по всему, при этом назначении принимался во внимание не только определенный практический опыт Торгуда, но и его теоретические знания. Торгуд предложил свой проект денежной реформы, разойдясь с Аничковым. Тот считал, что эмиссию надо обеспечивать золотом (благо под контролем Колчака находился золотой запас России), тогда как Торгуд исходил из возможности обеспечения ее товарами.

Финансовая политика Михайлова и, особенно его преемника Льва Викторовича фон Гойера, оказалась неудачной. Военные поражения привели к зимней катастрофе 1919-1920 годов – колчаковские чиновники вынуждены были бежать из Омска, многие погибли по дороге на восток от холода и болезней. Торгуду повезло. Он был официально командирован в Иркутск, где стал инспектором бухгалтерии в банке. Когда же в Иркутске вспыхнуло антиколчаковское восстание, а затем власть перешла в руки большевиков, Торгуд не подвергся репрессиям. Он был чиновником, техническим специалистом – в отличие от своих начальников Михайлова, фон Гойера и Аничкова, которым удалось бежать в Китай и на Дальний Восток.

Большевикам в Сибири тоже были нужны квалифицированные экономисты – и Торгуд был принят на советскую службу в Иркутский губернский финансовый отдел, затем был направлен в уездный город Балаганск в местный финотдел. Некоторое время ввиду дефицита кадров он был даже народным судьей.

В 1923 году товарищ по политехническому институту пригласил его на работу в недавно созданный Дальневосточный банк (Дальбанк) – советский загранбанк, который должен был обслуживать интересы СССР в странах Дальнего Востока, в том числе нужды Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) в Харбине. Торгуд работал в правлении банка в Чите, затем в Хабаровске. В 1924 году он выехал на работу в правление Дальбанка в Харбин, где оставался до 1934 года.

В Харбине Торгуд совмещал практическую работу с экономическими исследованиями. Так, в 1931 году в журнале Manchuria Monitor вышла его статья «Основные факторы, определяющие цену серебра». В 1932 году Торгуду предложили вернуться на работу в СССР, но он отказался – возможно, после репрессий в отношении специалистов («шахтинское дело», «дело Промпартии» и др., арест основателя Дальбанка Бориса Берлацкого по делу Союзного бюро меньшевиков) он увереннее чувствовал себя за пределами Союза. Но и невозвращенцем он не стал, сохранив советский паспорт и работу в Дальбанке.

В 1934 году по вызову правления Внешторгбанка СССР Торгуд все же выехал в СССР. К тому времени репрессии несколько утихли, а новые – после убийства Кирова – еще не наступили.

В СССР Торгуд как опытный экономический эксперт был назначен заведующим сводной группой кассового плана отдела денежного обращения Госбанка СССР. Но «харбинцам» даже с советским паспортом не доверяли, подозревая их в работе на японскую разведку. В мае 1937 года Торгуда уволили из Госбанка – официально по сокращению штатов. 2 июня того же года он был арестован, обвинен «в работе на Японию», «в участии в антисоветской деятельности харбинского эсеровского центра», «в установлении связей в Москве с троцкистами и эсерами» и предоставлении своей квартиры для «нелегальных контрреволюционных сборищ».

Чтобы придать обвинениям более правдоподобный характер, Торгуда обвинили еще и в подрывной работе, направленной на расстройство денежного обращения. При реабилитации этот вопрос рассматривался особо (что, кстати, опровергает версию неосталинистов об автоматическом характере реабилитации) – и комиссия правления Госбанка установила, что расчеты кассовых оборотов были составлены вполне профессионально, с использованием народнохозяйственных показателей, а к отмене кассового плана Торгуд отношения не имел.

Суд над Борисом Торгудом занял всего 15 минут, от начала до смертного приговора. Председательствовал на нем лично армвоенюрист Василий Ульрих. 15 марта 1938 года Торгуд был расстрелян. Ему было 53 года.

Борис Эдвинович Торгуд был реабилитирован в 1956 году.

Документы следственного дела Б.Э. Торгуда


Борис Николаевич Сулимов родился в 1887 году в тогдашнем Царстве Польском. Его отец Николай Ильич был офицером русской армии и служил в чине штабс-капитана в 3-й гвардейской пехотной дивизии, штаб которой находился в Варшаве. Впоследствии скромный штабс-капитан сделал успешную военную карьеру, дослужился до генерал-лейтенанта, во время Первой мировой войны командовал дивизией, стал георгиевским кавалером. В мае 1917 года 62-летний генерал Сулимов был уволен в отставку. Как дальше сложилась его судьба, неизвестно. Впрочем, это же относится и ко многим другим русским генералам, чьи биографии обрываются в революционном году. Голод, болезни, взятие в заложники, потеря имущества и даже средств к существованию – все приводило к тому, что люди умирали раньше срока и часто в безвестности.

Борис Сулимов продолжил дело отца, став кадровым военным, но избрал он не пехоту, а конницу. В 1907 году он окончил элитное Николаевское кавалерийское училище в Петербурге. Поступил в гусары, служил в 13-м гусарском Нарвском полку, расквартированном в Царстве Польском. Затем он был переведен во 2-й лейб-гусарский Павлоградский императора Александра III полк, также находившемся в хорошо знакомой ему Польше, в городе Сувалки, на границе с Восточной Пруссией.

В 1912 году отмечалось 100-летие Отечественной войны – и в воинских частях, участвовавших в изгнании Наполеона из России, проходили юбилейные мероприятия. Сулимов получил задание составить краткую историю участия Павлоградского полка в военных действиях. В результате он подготовил брошюру («памятку») «Павлоградцы в 1812 году». В ней рассказывалось и о боях, в которых участвовал полк, и о наиболее отличившихся офицерах, в том числе о судьбе поручика Жилина, бывшего адъютантом атамана Платова, тяжело раненого в бою, но вернувшегося в строй, награжденного орденом святой Анны II степени, а во время преследования наполеоновской армии прошедшего путь от Смоленска до Данцига.

В Первую мировую войну, которую тогда называли «Второй Отечественной», Павлоградский полк участвовал в боевых действиях на Северо-Западном, а затем Северном фронтах. В одном из первых боев, 30 августа 1914 года, Сулимов был контужен снарядом, но остался в строю.

За военные заслуги он был награжден шестью орденами: святого Станислава III степени, святой Анны IV, III и II степени, святого Владимира IV степени (это была третья по престижности награда для младших офицеров после Георгия IV степени и Георгиевского оружия) и святого Станислава II степени.

Только вот судьба боевого офицера Сулимова сложилась совершенно иначе, чем поручика Жилина. Октябрьская революция привела к уничтожению старой русской армии. Вместо победоносного возвращения с мировой войны Сулимова ожидала новая война – гражданская. Он участвовал в боевых действиях на юге России в составе белой армии. В 1920 году полковник Сулимов служил в 4-м кавалерийском полку армии генерала Врангеля – в состав этого полка входил эскадрон павлоградских гусар.

В том же году Сулимов уходит в эмиграцию из Крыма на корабле «Аю-Даг» вместе с другими белыми кавалеристами. Но потом, как и другие белые офицеры и генералы, поверившие, что советская власть не будет их преследовать, он возвращается на родину. Ему удается выжить во время операции «Весна», когда в 1930-1931 годах были арестованы многие офицеры, служившие в царской и белой армиях. В начале 1930-х павлоградский гусар работал на малозаметной должности «ответственного исполнителя по снабжению» Всероссийской строительной выставки.

За Сулимовым пришли 14 марта 1933 года – в то время, когда первая волна репрессий, казалось, стихла. Обвинение было стандартным – «контрреволюционная агитация и пропаганда». Следствие длилось недолго – 28 июня того же года коллегия ОГПУ приговорила его к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 21 августа 1933 года. Ему было 46 лет.

Борис Николаевич Сулимов был реабилитирован в 1989 году.

Судьба полковника Сулимова заставляет вспомнить пронзительные стихи Бориса Слуцкого – о старых офицерах, вынужденных существовать при советской власти и обреченных ею на гибель:

Старых офицеров застал еще молодыми
как застал молодыми старых большевиков,
и в ночных разговорах в тонком табачном дыме
слушал хмурые речи, полные обиняков.


Век, досрочную старость выделив тридцатилетним,
брал еще молодого, делал его последним
в роде, в семье, в профессии,
в классе, в городе летнем.
Век обобщал поспешно,
часто верил сплетням.


Старые офицеры,
выправленные казармой,
прямо из старой армии
к нови белых армий
отшагнувшие лихо,
сделавшие шаг –
ваши хмурые речи до сих пор в ушах.

Точные счетоводы, честные адвокаты,
слабые живописцы, мажущие плакаты,
но с обязательной тенью гибели на лице
и с постоянной памятью о скоростном конце!


Плохо быть разбитым,
а в гражданских войнах
не бывает довольных,
не бывает спокойных,
не бывает ушедших
в личную жизнь свою,
скажем, в любимое дело
или в родную семью.


Старые офицеры
старые сапоги
осторожно донашивали,
но доносить не успели,
слушали ночами, как приближались шаги,
и зубами скрипели,
и терпели, терпели.

Церемония установки памятной таблички "Последнего адреса": фото, видео


Фото: Мария Олендская

***
База данных «Мемориала» содержит сведения еще о десяти репрессированных, проживавших в этом доме. Если кто-то из наших читателей хотел бы стать инициатором установки мемориального знака кому-либо из этих репрессированных, необходимо прислать в «Последний адрес» соответствующую заявку.
Подробные пояснения к процедуре подачи заявки и ответы на часто задаваемые вопросы опубликованы на нашем сайте.

Неправильно введен e-mail.
Заполните обязательные поля, ниже.
Нажимая кнопку «Отправить» вы даете согласие на обработку персональных данных и выражаете согласие с условиями Политики конфиденциальности.